Михаил Портнов - Американские горки. На виражах эмиграции

Наш инвестор-программист теряет работу. Его компания закрылась, и ему больше нечем платить банку разницу между моргиджем и собираемой с жильцов арендной платой.

Акции его интернет-стартапа, которые он надеялся продать в случае экстренных обстоятельств, тоже сильно упали в цене и теперь стоят не два миллиона, а пятьдесят тысяч. Хорошо ещё – не полный ноль.

Казалось бы, наш инвестор отдаст все, что у него было, за долги банку и ещё остается должен пару миллионов до конца своих дней. Сегодня именно так и случилось бы. Но в те годы процедура банкротства позволяла все отдать, объявить себя банкротом и уже не быть никому ничего должным.

Подобное случилось на наших глазах с очень многими людьми в период с 1996 по 2000 год. Конечно, я показал ситуацию, немного более экстремальную, чем она была в реальности у большинства пострадавших. Я использовал гротеск, чтобы более выпукло показать, как все происходило.

Представьте себе, что в год выдается почти 200 тысяч рабочих виз, и половина этих людей приезжает в Долину. Но они не одни – у них зачастую есть жены, дети. Они бабушку на годик выписывают. А долина у нас хоть и Силиконовая, но не резиновая.

Кроме иностранцев, еще идёт приток выпускников колледжей со всей страны. Да и тех, кто уже здесь работал и хочет получить свою долю в интернет-пироге, тоже со счетов сбрасывать не будем. А если такая ситуация раскручивается не один год, а три-четыре года подряд?

На хайвеях появляются приличные пробки, которых не было еще совсем недавно. Как гром с ясного неба: с мая 2000 года полностью исчезают арендные квартиры. Остаются только меблированные, или очень шикарные, за двойную-тройную цену. А нормальных, недорогих, нет. Проходит месяца три-четыре, и арендные квартиры снова появляются на рынке, только теперь те, что стоили $1,250 долларов в месяц, стоят $2,000. Но хоть появились. А то вообще – ноль!

В тот момент у меня родилась теория манхэттенизации Долины. Люди селятся в часе езды на скоростных электричках. Монорельсовые дороги связывают деловые центры с удаленными жилыми поселками городского типа. Лепота!

В Маунтин-Вью мы переехали из Сан-Франциско летом 1992-го, к самому началу учебного года, и наша дочь пошла в девятый (всего их двенадцать) класс в Лос-Альтос хай-скул.

Школа – учреждение классовое, в известном смысле. Люди селятся рядом, когда у них доходы примерно одного уровня. Лос-Альтос – место зажиточное, дома дорогие, публика состоятельная. Но к этой же хай-скул относится и часть Маунтин-Вью, где мы поселились. То есть имеется приток народу попроще. Еще в рамках какой-то программы автобусами привозят чернокожих подростков из Ист-Пало-Альто. Они, по большей части, берут спортивные занятия. Никаких проблем с ними нет. Нормальные ребята.

В школе несколько тысяч учащихся, на каждый следующий урок они идут в другой класс. Это дает гибкость в учебной программе, индивидуализацию учебного плана и позволяет познакомиться с большим количеством детей. Конечно, вживаться в новый коллектив в девятом классе не так просто, как в возрасте шести или семи лет. Это уже подростки. Мало того, почти все они знакомы по начальной и средней школам. А тут появляется совсем новый человек. Но ничего драматического в этом нет. Тем более, что наша девочка – шахматистка, и у нее сразу появляются друзья, целая команда из очень интеллигентных и хороших ребят.

В хай-скул можно учиться просто, чтобы ее закончить. А можно учиться так, чтобы потом попасть в университет. Но если ты хочешь попасть в приличный университет, требуется приложить усилия и всё спланировать ещё в школе. Для этого учащихся инструктируют специалисты, работающие в штате школы. Есть предметы, которые брать необходимо. Есть направления с большим количеством предметов, и можно выбирать из этих предметов. Например, в девятом классе наша дочь по линии физкультуры берет уроки джаз-дэнс. Этот предмет ей очень нравится. Она и дома взлетает и приземляется, взмахивая ногами с большой амплитудой и хорошей растяжкой.

В школе дети издают свою газету. Это не стенгазета на ватмане, а настоящая, типографским образом набранная газета. Работать в газете дочери тоже очень нравится. Еще она берет уроки испанского, два года без перерыва. Все предметы берутся от души и изучаются с удовольствием.

Есть предметы, перезачитываемые в колледже, так называемые Advanced Placement. К моменту поступления в университет у нашей девочки таких предметов набирается на два курса. То есть при желании она может получить степень бакалавра за два года. Это экономит, наверное, деньги. Но поскольку она в итоге поступит в Беркли, то захочет проучиться там все 4 года, полноценно.

Не могу сказать, что в школе у нее много друзей, но они очень хорошие. Всего пару человек из бывших соотечественников, в основном все местные.

Мы какое-то время боялись, что дочь перестанет разговаривать по-русски. Заметили еще в Сан-Франциско, что с русскими подружками они переходят на английский, когда речь заходит о школьных делах. Им просто не хватало русских слов в словарном запасе. Как-то я уговорил дочь почитать Чехова. Она начала по-русски, но потом перешла на английский. Плакала даже в конце: зачем он такие грустные вещи писал? «Швейка» ей купил, но безуспешно. Пришлось мне читать ей вслух, с комментариями. Но это, конечно, не девчачья книга.

Став постарше, дочь как-то переосмыслила ценность общения с соотечественниками, особенно когда стала студенткой Беркли. Там очень большая и очень развитая русская тусовка. В Беркли также имелась исключительно сильная команда КВН (в США проводятся национальные чемпионаты КВН), где было много ее друзей. В итоге с русским языком у нас все устаканилось годам к 19–20, хотя был риск, конечно, потерять язык по дороге.

Учиться надо в хорошем университете. Чем лучше, тем правильнее. У нас поблизости два высококлассных университета: Стэнфорд и Беркли. Стэнфорд набирает на степень бакалавра микроскопическое количество студентов. Зато там большой набор на степень мастера и доктора. Беркли – гигант, в нем учится 25 тысяч студентов. Попасть туда тоже не просто, но легче, чем в Стэнфорд. Беркли еще и государственный университет. Плата за обучение в нем в те годы была почти символической: тысячи 4 в семестр, если не ошибаюсь. Стэнфорд – частный университет, учёба в нем стоила тогда тысяч 35 в год. Мы были и финансово, и морально готовы платить такую сумму за образование, но так сложилось, что наша дочь училась в Беркли.

Для поступления в университет абитуриент рассылает документы в несколько учебных заведений с разными уровнями требований – своего рода проходным баллом. Требования эти известны заранее. Соответственно с высокой степенью вероятности можно заранее спрогнозировать, куда возьмут и куда не возьмут абитуриента. Но есть некоторая вилка, есть вторичные обстоятельства, которые могут сыграть какую-то роль. Поэтому мы рассылались и в Стэнфорд (маловероятно), и в Беркли (должны попасть, но кто знает?), и в Санта-Круз (возьмут наверняка).