Александр Николаев - Так это было

В конце концов мы взбунтовались. И отправили письмо в районную газету. Ответ не замедлил прийти. В нем нас обвиняли и в отсутствии выдержки и во многих других грехах — вольных и невольных. Заканчивалось письмо из газеты фразой с двумя восклицательными знаками: «В Советском Союзе голодных нет!!»

Это была самая горькая безысходность. Хотелось кричать, плакать от отчаяния и несправедливости!.. Чтобы не терять выдержки, я поехал в Орск и купил на всю месячную зарплату печеного хлеба. Потом мы делали из него сухари и так питались.

Еще мне вспомнился период коллективизации.

После нашумевшей статьи товарища Сталина башкиры соседней с нашей деревни решили выписаться тогда из колхоза. Они написали заявление. Оставалось решить только один вопрос: кому первым поставить свою подпись? Они долго думали и нашли выход. Чтобы провести советскую власть, они расположили свои подписи по окружности: ни первого, ни последнего… Но власть их… перехитрила: забрали всех…

Мне хотелось обо всем этом рассказать Кате, но взглянув на её юное лицо, я понял, что это будет бесполезно. Только в начале войны, наверное, она сняла пионерский галстук или комсомольский значок. Её мнение о трудностях жизни, о вопиющем беззаконии, несомненно, совпадает с тем, что выразили нам с Аркашкой борзописцы районной газеты. Во имя торжества строящегося социализма нужно хоть сто лет не только безропотно переносить все невзгоды, притеснения и издевательства, но и прославлять партию и её «мудрого вождя».

Вечером, возвращаясь в казармы, я спросил своего приятеля — почему он не ушел тогда в партизаны?

Некоторое время он шел молча, как будто не слышал моего вопроса.

— Не в моем характере это, — сказал он наконец. — Не люблю удирать втихомолку. Когда надумаю — скажу… Может, не Карлову, а майору… Карлов — бешеный…

— Думаешь, отпустит тебя майор в партизаны?

— Отправят в лагерь, а там — сбегу…

Остановившись, Тарасов прислонился к стене крайнего дома. Дальше в темноте вырисовывались силуэты казарм.

— Знаешь, что говорил тот, что увел наших в лес? — продолжал Тарасов. — Он сказал, что после войны будет как при Ленине. Колхозы распустят… Может и вправду Сталин понял?

Я засмеялся. Сравнивая то, что я слышал у партизан со сказанным Тарасовым, я начал понимать, что все это — «сказка про белого бычка».

— Когда немцы под Сталинградом — Сталин может обещать и монархию. Раньше они намекали только на роспуск колхозов. Значит — незавидные у них дела. Как думаешь?

Тарасов ничего не ответил. Предъявив увольнительные записки часовому у входа, мы молча прошли в казарму.

Утром меня вызвали в санчасть. Мне не было известно, для чего я им там понадобился. В сопровождении вестового я вошел в комнату, где стояли две койки, и остановился изумленный. На одной из них лежал Петя, с которым я встречался в одном селе, а позднее — в отряде Балахонова. У меня захолонуло в груди. «Если он назовет меня настоящей фамилией — тогда будут неприятности. Придется давать объяснения».

Около койки сидел наш зондерфюрер и внимательно смотрел на меня, стараясь понять причину моего испуга. Я быстро овладел собою. Мои опасения оказались напрасными. Военная форма и сбритая борода сделали меня неузнаваемым. А фамилии моей, как выяснилось после, раненый просто не знал.

— Он говориль, — обратился зондерфюрер ко мне, указывая на раненого, — что он биль в том лесу, где ви били… Это правда?

Я рассказал подробно о наших встречах. Напомнил, что партизаны насильно забирают молодых людей.

— Он говориль, — продолжал зондерфюрер, — что он есть Пиотр Михайлович Мостовой?

Я подтвердил и это, хотя ни фамилии, ни отчества артиллериста не знал. С разрешения начальника я задал раненому несколько вопросов. Оказалось, что лес, где стояли партизанские отряды, прочесывал батальон «Березина». Как и в Устерхах, атака оказалась внезапной. Их захватили врасплох. Во время перестрелки его ранили, но никто из партизан не пришел ему на помощь. Все разбежались — кто куда.

Мне хотелось еще расспросить Мостового об отряде Швоякова, но мой начальник сделал мне знак рукою. Попросив разрешения, я вышел из санчасти.

Перед вечером я еще раз решил навестить раненого. Знакомый санитар сказал что-то часовому и меня пропустили в палату. По совету санитара я задержался недолго. Успел все-таки узнать, что в связи с плохим положением на фронте в отрядах усилилось дезертирство.

Уже в дверях я обернулся и спросил:

— А как же Вера?

Он улыбнулся и ответил после длительной паузы:

— Сын у неё, говорят… Не пришлось вот увидеть.

Я поспешил в нашу комнату и рассказал Тарасову о нашей встрече.

Обстановка, особенно на южных фронтах, осенью 1942 года сложилась тяжелой и для советских армий, и для немцев.

Первые снова, как и в прошлом году, оставили противнику большую территорию. Бои шли уже в Сталинграде. В середине октября отдельные части немецкой армии между поселками Спартановка и Баррикады прорвались к Волге. Не лучше обстояло дело и на Северном Кавказе, где бои шли у Нальчика и Туапсе.

Тем не менее, даже отступление Красной армии во многом отличалось от бегства и массовой сдачи в плен первых месяцев войны. Слухи о зверском отношении немцев и к населению и, особенно, к пленным: о голоде и массовой смертности в лагерях — возымели свое действие. Теперь уже каждому было ясно, что не освобождение несет с собой противник, а еще большее ярмо и смерть. Несмотря на царившую безалаберщину в управлении войсками, отступая, они сражались более упорно. К тому же, боязнь дальнейшего отступления и изменения восточной политики внушила кремлевским правителям мысль — внять голосу разума. В начале октября (9. 10. 42 г. См. «СССР в великой отеч. войне», Воениздат, 1964.) они издали указ «Об упразднении института военных комиссаров в Красной армии и об установлении полного единоначалия». Вместе с другими факторами подобная реформа вскоре сказалась на ходе боев и в Сталинграде, и на других фронтах.

К этому же времени увеличились поставки вооружения, транспортной техники и продуктов питания из Америки и Англии. 12 октября 1942 года президент Рузвельт сообщил советскому правительству, что в этом месяце США отправят в СССР 276 боевых самолетов.

Немецкие армии, кроме боев в Сталинграде, продвинулись далеко на Северном Кавказе. 28 октября они захватили Нальчик и другие населенные пункты. Но растянутость линии фронта и наличие, особенно под Сталинградом, итальянских и румынских частей не предвещало благополучного исхода сражений. Развязка назревала и явно чувствовалась многими в ту роковую осень.

Тем не менее, оккупационные власти, затуманенные громом побед, с тупостью заведенных автоматов продолжали политику колонизации страны, с облавами и угоном рабов в Германию, с уничтожением населенных пунктов в районах, где действовали партизаны.