Александр Николаев - Так это было

Это был решающий момент, когда правители Райха путем радикальных реформ еще могли легко изменить ход войны и пойти по другому пути, которого так опасался Сталин.

В Восточном запасном полку многие понимали всю важность данного момента. Одним из таких был майор Снисаревский. Он не восхищался хвастливыми победами над партизанами, фальшивыми сводками, которые давались немцами после очередной операции. Для него, как и для всех, кто разделял его точку зрения, в борьбе с партизанами прежде всего гибли русские люди. Разница заключалась лишь в том, что при участии наших батальонов меньше страдало население, да и среди взятых в плен партизан не все попадали в гестапо, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Все это — чепуха, — говорил майор. — Так можно воевать сто лет… Пусть немцы изменят свою политику и тогда большинство партизан перейдут к нам. А так, что мы можем сказать населению? Что мы можем ему обещать?.. Галю?..

Майор был, конечно, прав. Большинство из нас разделяли его точку зрения. Начавшиеся уже затяжные оборонительные бои на Кавказе и в Сталинграде мы восприняли с некоторой радостью и надеждой, что немцы, наконец, поймут надвигающуюся опасность и пойдут нам навстречу. И действительно, в штабах армий, особенно, центрального фронта, начались приготовления для организации добровольческих частей. В некоторых лагерях улучшилось обращение с пленными, хотя баланда оставалась все такой же. В Смоленске были организованы курсы пропагандистов для будущей Русской Освободительной Армии.

В нашем отделе пропаганды по вечерам обсуждали будущее устройство России. Все мы, кроме Давыдкина, допускали, что великая империя разрушится, и не жалели об этом.

— Не захвати наши Кавказ — не было бы у нас и Оськи, — замечал кто-нибудь. — Сколько погибло русских там?.. Для чего?

— А Польша? — вставлял Стригуцкий. — Для чего нужна была Польша?.. Чтобы прибавить — «Царь польский?» Ведь Польша имеет более высокую культуру, чем Россия!

Не согласен с такими доводами был только Давыдкин. Он считал, что захват Кавказа и Польши был духом той эпохи и что Россия должна двинуться с той черты, где она остановилась в момент Революции.

— Значит, снова — «Царь польский, финляндский»? — возражали ему.

— Ты, батя, отстаешь от жизни на двадцать лет!

— Последний царь был, наверное, хорошим человеком, но его предшественники погубили много народу!

— Они держали народ в невежестве и нищете!

— Царь Николай Второй был христианином и принял мученическую смерть от рук жидовских палачей! — яростно отбивался Давыдкин.

— Крепостное право?.. Салтычиха?.. Истязание… глумление над людьми… Это по-христиански?

— Сталин замучил людей больше всех салтычих!

— Рабы были всегда, — развивал свою идею вошедший в раж Давыдкин. — Даже в Евангелии говорится о рабах!..

— Иисус Христос, — вмешивался я, — в Своих притчах упоминал рабов, чтобы лучше объяснить тот или иной момент Своего учения… Он не благословлял рабство! Это нужно понять!.. Те священнослужители, которые оправдывали рабство, они отступали от заповедей Божьих.

— А могли они действовать иначе? — вступал отдышавшийся Давыдкин. — Вон тот патриарх выступил против бесчинств Ивана Грозного — так его задушили опричники!

— Ну и что?.. Он был старый человек… Зато не побоялся сказать правду!

— Так бы все действовали — было бы иначе!..

Такие споры часто продолжались до полуночи. Иногда дежурный по гарнизону офицер, встревоженный гвалтом в нашей комнате, открывал дверь и напоминал, что уже давно дан отбой.

Более оживленный характер принимали споры, когда заходила речь об участи «отца народов», его соратников и коммунистов вообще в том случае, если наши надежды и чаянья исполнятся и мы принесем так или иначе освобождение родине. Как правило, центром дискуссии оказывался опять Давыдкин.

По возрасту он был старше всех нас и в политике считался консерватором. Даже произносимый псевдоним «вождя» вызывал на лице у него гримасу, как будто он проглатывал что-то горькое. Тот же, кто в разговоре пытался как-то оправдать некоторые действия Сталина — становился его недругом на длительное время.

Николай Семенович Давыдкин в мирное время работал бухгалтером. Скромная должность в одном из детдомов на Урале, где содержалось много детей репрессированных советских вельмож, вполне его устраивала. Они жили с женой на окраине села. Детей у них не было. Летом в свободное время Николай Семенович копался в огороде или запасал дров на зиму. Вечерами они слушали радиоприемник, действовавший на аккумуляторном токе. То было время, когда эфир вперемежку с бравурными или хвалебными песнями по адресу вождей изрыгал потоки ругани против разного рода вредителей, которые мешают строительству социализма. Супругам казалось, что вся эта свистопляска происходит где-то в межзвездном пространстве и никогда не затронет их глухомани. Такая жизнь могла бы продолжаться довольно долго, если бы не смерть директора — старого коммуниста, направленного в это захолустье за какие-то провинности.

Новый хозяин, товарищ Хвостиков, с ходу начал брать из кассы все увеличивающиеся суммы денег. Первое время он объяснял, что деньги ему нужны на покупку лошади. Но дни шли, Сивка-Бурка не появлялся, а детдомовская касса пустела. Пришлось экономить на продуктах питания.

Николай Семенович стал каждый день напоминать товарищу Хвостикову о деньгах, но тот только огрызался, упрекая бухгалтера в отсутствии большевистской выдержки. Обхватив голову руками, Николай Семенович просиживал часами дома, стараясь найти выход из создавшегося положения. Но решение пришло само собою. Оно явилось в одну из бессонных ночей в сапогах и с фонариком. И загремел Николай Семенович на десять лет в края, отдаленные за расхищение социалистической собственности. Для подтверждения его «преступления» ему устроили очную ставку с товарищем Хвостиковым, который поносил своего бухгалтера всякими словами, уличая его даже в связи с врагами народа, отпрысков которых было так много в детдоме.

На первых порах в лагере на новостройке Николаю Семеновичу удалось устроиться в конторе по своей специальности. Но кто-то другой, чтобы получить заветную должность, дал хорошую взятку начальству и послали Давыдкина на общие работы. Почти целый год в любую погоду копал он траншеи или ворочал камни, пока не простудился и не заболел туберкулезом. Последнее время лежал уже в той части барака, откуда перебирались только на погост. Да, видно, час его еще не пришел.

В это время как раз ликвидировали Ежова и «либеральный» Берия распорядился сактировать и отпустить на волю некоторых тяжелобольных. Одним из таких «счастливчиков» и оказался Давыдкин.