Александр Николаев - Так это было

В этот вечер или от выпитой настойки, или от Всей необычной обстановки чувствовалась какая-то слаженность. Саша быстро подбирал аккомпанемент незнакомой ему песни. А она рассказывала бесхитростными словами о белолицем, чернобровом казаке, которому судьба не дала «ни счастья, ни доли».

Выпили еще по одной рюмке.

Потом мы с Таней спели «Ой, нэ ходы Грыцю, тай на вэчэрныцю» и «Стоить гора высокая, а пид горою гай…»

— А эту знаешь? — обратилась Таня к гитаристу. — «Колы разлучаюцця двое…»

Пропели и эту песню, растревожив Женю. Слезы катились у неё по лицу. Что напомнила ей эта песня? Недавнюю разлуку, или потерю мужа? Я не знаю подробностей её жизни, но в эту минуту мне жалко её было. Я жалел всех женщин, на которых тяжким горем обрушилась война.

Когда после песни я взглянул на стенные часы — время перевалило уже за полночь. Саша поднялся, повесил гитару, намереваясь уходить.

— Уже поздно вам, — забеспокоилась Женя.

Её тревога обоих нас обрадовала. Уходить в ночную темень из этого необычного «оазиса» нам не хотелось. Мы заночевали здесь…

К концу сорок второго года в штабе центрального фронта немцы, удрученные неудачами под Сталинградом, начали действительно «одумываться». По приказу командования в Смоленске создавались курсы пропагандистов для будущей РОА. Но формирование самой армии не сдвинулось с мертвой точки. В лагерях по-прежнему пленные жили в невыносимых условиях. Основным блюдом для пленных была все та же баланда, после которой люди, плохо одетые, без минимальной медицинской помощи с наступлением холодов умирали, как мухи.

Иногда казалось, что не Гитлер управляет Германией, а Сталин. Делалось все возможное, чтобы как можно больше озлобить население против оккупантов и спасти красную диктатуру.

Несмотря на явно вырисовывающееся поражение их армий на юге, отношение немцев к гражданскому населению мало в чем изменилось. Все зависело от местных комендантов, бургомистров, начальников гарнизонов, начальников полиции. Но даже лучший комендант и, тем более, бургомистр, не могли творить чудеса потому, что даже самые благожелательные их мероприятия упирались в общую политику Райха.

В Бобруйске только люди, работавшие на немногочисленных предприятиях, при воинских частях, в военном госпитале или на железной дороге, получали от 400 до 600 граммов хлеба в день. На семьи не выдавали ничего. Остальные продукты нужно было покупать по высоким ценам или выменивать на базаре на разные вещи. Поездки в окрестные деревни даже с полученными пропусками часто сопровождались неприятными последствиями: вызовами в полицию и арестами по подозрению в связях с партизанами.

На занятой территории немцы ввели оккупационную марку, стоимость которой определялась в десять советских рублей. Беда была в том, что до коренного перелома обстановки на фронте на советские деньги охотников было мало.

Обладатели съестных продуктов предпочитали продавать их на немецкие марки, обменивать на одежду, сигареты и разного рода вещи хозяйственного обихода.

На бобруйском базаре можно было купить очень многое, начиная от съестных продуктов (включая в эту категорию и немецкий шоколад, маргарин, шнапс) до дефицитных медикаментов, как сульфидин.

Как правило, немецкие военнослужащие появлялись на базаре очень редко. Вся их продукция, полученная, привезенная из Германии или уворованная на складах, сплавлялась через посредников или знакомых женщин. Все сбывалось из-под полы на виду у полицаев, главной задачей которых было задерживать подозрительных.

На оккупированной территории немцам так и не удалось устроить публичные дома. Были, правда, отдельные женщины, которые занимались самым древним ремеслом, но не в западноевропейском масштабе (Одно из таких «кустарных» заведений, где «трудились» две женщины, оказалось впоследствии шпионским гнездом, где добывались сведения для переправки партизанам и даже в Москву). В большинстве же случаев немецкие военнослужащие, части которых длительное время находились в городе, имели знакомых женщин. К ним они шли в выходные дни, захватив кое-что из продуктов, соответственно занимаемой им должности. В таких встречах тщетно было искать большую любовь, но и осуждать женщин мог лишь тот, кто не имел никакого представления о трагическом положении населения оккупированной территории вообще и женщин в частности.

Позднее, во Франции, в одной специальной части имел место такой случай: два солдата убили с целью грабежа старика со старухой. Преступников военный суд приговорил к смерти и их расстреляли.

А на оккупированной территории России любой немец мог совершенно безнаказанно убить кого угодно из населения или изнасиловать (иногда коллективно) женщину. Никто его за это не преследовал и никакого наказания за свое преступление он не нес.

У многих женщин, находившихся тогда в Бобруйске, мужья или погибли в боях на границе, или в лагерях военнопленных, или отступили на восток. Причем, в районе Бобруйска разрозненные части Красной армии удирали без оглядки. О семьях никто не заботился.

Не следует забывать еще одну особенность жен военнослужащих Красной армии… Даже в мирное время, как только военный получал повышение в чине — он в первую очередь старался заменить свою жену более молодой и красивой. Такая замена не представляла больших затруднений, если принять во внимание, что уже до войны, вследствие гибели миллионов мужчин на островах ГУЛага, чувствовалась недостача в мужском составе по отношению к контингенту женщин.

При таком положении ничего удивительного нет, что многие женщины жили только сегодняшним днем. Пусть он немец или русский доброволец — все равно!.. Хоть день, да наш!.. Кто знает, что принесет завтра? На редких вечеринках захмелевшие люди часто затягивали любимую песню:

Если немецкий паек или положение работавшего на складе позволяло ему отнести что-нибудь своей Дульцинее, то наш брат в большинстве случаев ничем поделиться с женщиной не мог. Пища у нас была, конечно, лучше лагерной, но для большинства молодых людей её еле хватало. Поэтому благосклонность женщин к военнослужащим РОА была не только бескорыстной, но даже опасной для самих женщин.

К концу сорок второго года, когда положение на фронте для немцев значительно ухудшилось, коммунистическая пропаганда по распоряжению из Москвы занялась шантажом населения, угрозами будущей расправы со всеми, кто не помогает партизанам, и особенно с теми, кто без надобности относится доброжелательно к добровольцам Освободительной армии. Партизанскими агентами была пущена переиначенная «Катюша», где в последних двух куплетах говорилось: