Александр Николаев - Так это было

Мне вспомнилась Пасха.

Я пришел тогда раньше Тани. На столе красовался приготовленный кулич с верхушкой, обмазанной белым кремом. Две тарелки и два стаканчика стояли почти рядом.

Я уселся тогда на диване и незаметно задремал. Не расслышав шума открываемой двери, я проснулся от её пристального взгляда.

Она стояла против меня вся раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и от ветра. Мы похристосовались с нею, сели за стол и выпили по стаканчику красного французского вина.

— Спой что-нибудь, — попросила Таня, подавая мне гитару.

Я плохо играю на этом инструменте. Знаю лишь кое-какие аккорды для цыганских романсов.

Я спел ей один, который когда-то мне очень нравился.

— А еще какую знаешь?

Перебирая струны, я запел «Костер».

— Обожди, — остановила она меня, когда я закончил куплет:

— Повтори еще раз, — попросила она.

Я снова пропел романс до конца. Она смотрела на меня восхищенно, даже с завистью.

— Откуда ты знаешь столько песен?

Я сам никогда не мог ответить себе на этот вопрос. Где-то, когда-то слышал, наверное, пластинку или чьё-то пение и песня оставалась в памяти — если не навсегда, то надолго.

Одно за другим сменялись кружева воспоминаний…

Однажды по какому-то случаю Таня сказала:

— Если меня не будет — женись на украинке… Обещаешь?..

— Да что ты, Таня? — взмолился я. — Почему тебя не будет?

— А так… Убить могут, — ответила она просто. — Сейчас же война!..

— Так меня тоже могут убить!

Никакого обещания я ей тогда не дал. Мы так сроднились за этот год, что я не мог себе представить жизнь без Тани…

Я перебирал в памяти все детали нашей первой встречи, а Таня все не возвращалась.

Несколько раз, заперев дверь, я выходил на улицу и доходил до угла, из-за которого она обычно появлялась, но кругом было пусто. Один раз, заслышав шаги во дворе, я вскочил и открыл дверь, но в темноте промелькнул силуэт мужчины, шедшего в глубину двора. Я снова уселся на диване и перед рассветом уснул.

Утром я вернулся в полк и объяснил все Орличенко. Тот дал мне увольнение на сутки, и я отправился на поиски.

Я побывал первым делом на аэродроме. Там мне сказали, что Таня на работу не приходила. В полиции среди задержанных её тоже не оказалось. Не было её ни в гестапо, ни в тюрьме. Ничего не знала о своей подруге и Женя. Вечером, усталый, я снова вернулся в осиротевший домик и провел там бессонную ночь. Таня не вернулась…

Следующий день был воскресным.

Как только рассвело, я вышел на улицу и побрел, сам не зная куда. Совершенно не заметив, остановился у храма. Безразличным взглядом пробежал по рядам могильных крестов, захороненных здесь немцев. Дверь храма была открыта. Я прошел внутрь. Справа, у Распятия, заметил фигуру военного. Приблизившись, по седине на висках узнал эмигранта Е. Я встал на колени и молился, пока в храм не вошел священник. Тогда я вспомнил, что срок увольнения истек и мне нужно возвращаться в полк.

В редакции знали о моем горе. Особое участие проявил Николай Семенович. Он принес мне чаю и разложил на тумбочке порции хлеба за два дня, сахар и повидло.

— Ты ешь, Володя, — советовал он. — А то исхудал, как доходяга.

Я отпил немного уже остывшего чаю.

— А знаешь, Володя? — снова обратился ко мне Николай Семенович. — Есть еще одна тюрьма: С. Д. Ты был там?

Я поставил котелок на пол, схватил фуражку и побежал к выходу. Мне часто приходилось ходить в типографию и часовой пропустил меня без увольнительной записки. Но в тюрьме С. Д. Тани тоже не оказалось.

Удрученный неудачей, я снова вернулся в полк и попросил пропуск для поездки в деревню. Получив от доброго редактора этот документ, я отправился на велосипеде в деревушку, указанную Таней. Я легко отыскал её и обошел все дома. Тани не было и там.

Усталый, вернулся вечером в полк, где меня уже ждал Орличенко. Он сидел за столом, перебирая бумаги. Горчихин, Смоляров и Фомкин укладывали в ящик подшивки газет, книги, папки с рукописями. Я не придавал этому никакого значения. Безразличный ко всему, подошел к столу.

— Вы в какой тюрьме были сегодня утром? — спросил меня редактор, сцепив пальцы над столом.

— С. Д.

— А знаете — женщина, которую вы разыскиваете, находится там… Я звонил в то учреждение…

Снова я хотел уже бежать в город, но Орличенко меня остановил.

— Сегодня уже поздно. Пойдете завтра… Я приготовлю вам письмо к знакомому офицеру… Он там — самый главный.

Я остался. Слова Орличенко меня успокоили. Чтобы скоротать время, взялся помогать другим укладывать имущество редакции. Теперь я уже понял, что наш отъезд близок.

На другой день с письмом я отправился в С. Д. Нужный мне офицер оказался в отъезде. Меня принял его заместитель. Он ознакомился с делом, но не мог принять никакого решения без ведома вышестоящего начальника. Мне разрешили свидание с Таней. Бедная; она обрадовалась встрече и полчаса, отведенные нам, рассказывала о своих злоключениях. Я обещал сделать все возможное, чтобы вытащить её отсюда. Она немного успокоилась и попросила принести ей мешочек с сухарями и бельё. Я побежал к ней в дом, принес все, что она просила, и оставил ей все бывшие у меня деньги. Прежде, чем вернуться в казармы, я перенес на всякий случай все ценные вещи к Жене и отдал ей ключ.

Поглощенный планами освобождения Тани, я медленно подходил к расположению полка. Навстречу мне из ворот выехал грузовик с имуществом редакции и несколькими сотрудниками. Весь состав отдела пропаганды был уже в сборе. Орличенко уехал на вокзал грузить типографскую машину. Отсутствовали Янецкий и Снисаревский. Преодолев свое отвращение, я обратился все-таки к Карлову за разрешением — задержаться здесь на день. Тот, уже налычившийся, обругал меня матом и пригрозил суровой карой, если я останусь самовольно. Вместе с Берестовым мы упросили оставшегося здесь немецкого офицера сделать, что можно, для освобождения Тани.

К полуночи мы выступили к вокзалу, а на рассвете наш эшелон тронулся в путь…

Что теперь с тобою, Таня?.. Мне бы хотелось, чтобы ты была уже на свободе и ушла бы в деревню пережить лихое время… А встреча?.. Кто знает, может быть, мы еще увидимся… А если нет?.. Что ж, во всяком счастье есть доля грусти от возможности потерять его… Счастье мимолетно… Оно как свеча на ветру, и я ничего не мог сделать, чтобы его защитить…

…Второй день мы в дороге. Везут на запад. Куда? Никто толком сказать не может. Одни говорят — едем на формирование крупных частей в Германию. Другие… Впрочем, никому верить нельзя. Да мне теперь — все равно…