Александр Николаев - Так это было

В прошлую поездку Берестов уже говорил с некоторыми эмигрантами. Присутствовал даже на одном вечере, где были известные люди эмиграции. Раздробленность, говорит, там у них большая. Как «лебедь, щука и рак».

Какой огромный город! И метро с сильно развитой сетью. Валентин говорит, что в Москве станции метрополитена отделаны лучше, даже с излишней роскошью, но мало еще линий и станции отстоят далеко одна от другой. Здесь же можно попасть в любой квартал города.

Мы осматривали знаменитый собор Парижской Богоматери, могилу Наполеона. Были на площади Этуаль и на Трокадерб.

Хорошо бы после всего увиденного вернуться домой и рассказать друзьям. А так — какое-то равнодушие. Как в тех стихах, что я читал недавно:

Один эмигрант у церкви на улице Дарю говорил, что союзники могут перессориться со Сталиным… Не верится. Слишком большую услугу оказывают им советские войска, чтобы они могли поссориться.

А на город Лё Ман учащаются воздушные налеты. На днях в обеденное время крупная бомба с английского самолета разрушила часть казармы, где размещалась офицерская столовая. К счастью, офицеры где-то задержались и обедать пошли уже после бомбежки. Погибли две француженки, работавшие в столовой, и один немец.

После многодневной сильной бомбежки железнодорожных коммуникаций и разного рода объектов англичане и американцы 6 июня высадились в Нормандии.

Первые дни ходили слухи, что их вот-вот сбросят в море, но это — только пропаганда, самоутешение. На этот раз американцы зацепились крепко. Неудивительно. Такое численное превосходство в авиации, технике и в людях, что сбросить их в море можно только, перебросив одну-две армии с Восточного фронта. Такой роскоши немцы теперь позволить себе не могут.

Немцы — прекрасные специалисты по части ремонта разрушенных дорог, но на этот раз восстанавливать мосты нет смысла. Ночью их исправишь — утром заново разбомбят. Причем, бомбы сбрасывают такой силы, что от моста ничего не остается.

Подготовительная бомбежка застала нас в одном бункере под Сэн-Ло. Бомбы рвались в течение нескольких часов беспрерывно. Обычно последний самолет каждой эскадрильи сбрасывал бомбы замедленного действия, и они продолжали рваться до прибытия следующей волны. Одна бомба грохнула около бункера так сильно, что в бетоне появились трещины. Перепуганные немцы перебрались в другой бункер и не вернулись к нам даже вечером, когда бомбежка на время прекратилась. Мы забрали оставшиеся в бункере автомат, пистолет и продукты. Пытались пробраться к нашему батальону на побережье, но это нам не удалось.

Американская и английская авиация господствуют в воздухе. Немецких самолетов не видно. Даже по шоссейным дорогам передвигаться можно только в дождливую погоду. Как только небо проясняется — появляются снова английские или канадские истребители и на бреющем полете гоняются даже за отдельными машинами и мотоциклами.

О колоннах и говорить не приходится. Поджигают головную и последнюю машины и начинают молотить из крупнокалиберных пулеметов, пока не подожгут все.

Вчера канадский летчик пикировал три раза на маленький грузовичок французской марки и не смог его поджечь. Летчик не знал, что грузовичок работает не на бензине, а на дровах.

Вот уже несколько дней мы с Берестовым и Плужником колесим на велосипедах с целью узнать что-либо о судьбе наших батальонов в районе высадки.

Около местечка Ториньи вместе с немецкими журналистами мы побывали в лагере американских военнопленных, большей частью парашютистов. Какой контраст! Это — не наш брат. Сразу видно, что воспитаны они в свободном мире. Держатся американцы независимо. С немецкими журналистами говорят дерзко, даже презрительно. Уверены, что немцев скоро выгонят из Франции. А один американец сделал чуб, как у Гитлера, и провел ладонью поперек горла. «Капут», — сказал он и другие засмеялись.

Вот это парни!

В брянском лагере за такую непочтительность к фюреру расстреляли бы на месте, а тут немцы только улыбаются, поджав хвосты.

В полевом госпитале близ города Мортэн нам удалось отыскать одного раненого азербайджанца из батальона, расположенного до высадки на побережье. Узнав, что мы русские, он застонал.

— Больно вам? — спросил я.

— Не там, а здесь, — сказал он тихо, показывая здоровой рукой на сердце. — За что мы кровь проливаем?.. Против кого воюем?

Мы постарались утешить его, как могли. Что можно ему сказать? Он, конечно, прав.

Во время поездок по батальонам мне приходилось говорить со многими солдатами и офицерами. Какой-либо ненависти к американцам и англичанам у них нет. Все разговоры о плутократии не имеют под собой никакой почвы и ни на кого не действуют.

Раненый открыл глаза и подозвал меня пальцем. Я наклонился к нему.

— Скажи… Это конец?..

— Да что вы? — попытался я его ободрить. — Вы еще будете жить!.. Вас вылечат…

— Не то… Не то… Войне — конец?..

— Я сам не знаю, — ответил я ему откровенно, хотя все виденное нами за последние дни подсказывало, что это — начало конца.

А некоторые люди еще надеются на благополучный исход событий. Там же, в Мортэне, мне довелось слышать разговор двух офицеров из эмигрантов.

— Меня выбрали почетным казаком, — говорил один другому. — Как вы думаете: сколько мне дадут земли на Кубани?

Мы вернулись в Лё Ман, так и не отыскав никого из своих. За время нашего отсутствия редакцию и типографию перевели из казарм в школу около городского парка. Казармы часто бомбят.

Я написал большой рассказ-очерк об участи тех, кто попадает в плен к англичанам и американцам. У меня нет никаких точных сведений по этому вопросу, но какое-то подсознательное чувство подсказывает мне, что взятых в плен добровольцев выдадут Сталину. Написал и даже самому страшно стало.

Орличенко с одним зондерфюрером пьянствуют. Сегодня с утра налычились и побрели в обнимку по улице.

— Довольно пьянства на Руси! — крикнул им вдогонку Яша Фомкин.

Орличенко только махнул рукой, не оборачиваясь. «Мне, дескать, все равно». Его, наверное, отправят в особый лагерь, как полковника Кузьмина.

Пьянствуют многие. Карлов пьет даже древесный спирт.

Почему люди (особенно русские) в трудные моменты жизни отдаются пьянству?.. Чтобы как-то сбавить нервную напряженность? Чтобы уйти на время от печальной действительности? Или просто это проявление трусости?..

В немецком госпитале работают русские женщины. Некоторые из наших уже завели там себе подруг. У нас с Берестовым по этому вопросу вполне совпадает точка зрения. Женщины находятся в неволе. Рабыни… В таком положении их не трудно «очаровать». Берестов добился, чтобы женщин отпускали по воскресеньям в город. Вчера некоторые из них пришли к одному русскому эмигранту, что живет поблизости от парка. Немного повеселились, попели. Большинство женщин привезены сюда из северных областей России.