Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Вот, например, в сторожке у владыки получилась такая картина. Когда отец Сергий вошел в прихожую, заменявшую также и кухню, владыка сидел за столом в передней части своих «апартаментов». С ним за столом сидели еще отец Николай Авдаков и полунищий старичок с левого клироса, Василий Стигнеич. Владыка имел обычай после службы приглашать к себе на чай или обед кого-нибудь из таких бессемейных. Сидели и разговаривали об отце Сергии. Его им еще не видно, а он уже молится перед иконами в кухне и слышит, как упоминают его имя – «отец Сергий».

– А вот и он! – воскликнула матушка Евдокия, алтарница, в эту неделю обслуживавшая архиерейскую квартиру По роду своих обязанностей она сновала то туда, то сюда. Ей было видно и слышно все, и ее восклицание связало в единое целое разговор об отсутствующем с его появлением.

Разговаривать можно и лежа. Хорошо разговаривать, лежа в кругу своей семьи, наслаждаясь неожиданным поворотом судьбы. Отец Сергий комфортабельно растянулся на единственной кровати, которая, правда, была ему не совсем по росту, и с удовольствием развернул плечи и члены, утомленные многодневным нервным напряжением. Наташа примостилась совсем близко к нему, так что видела даже темные точечки на его лице – поры. Эти точечки кажутся ей особенно убедительным доказательством того, что папа опять с ними, и это он сам, действительно, во плоти, а не в мечте и не как мираж. Это казалось почти сверхъестественным. Стало быть, она совсем мало надеялась на его возвращение, а вместе с тем эта совсем малая надежда оказалась такой цепкой, что пережила его самого. Несколько лет после его смерти все ее мечты неизменно начинались одним и тем же: «Вот если бы вдруг оказалось, что папа жив, тогда…» Продолжение было разное, а начало одно и то же.

Потом отец Сергий сказал, что все его вещи остались в камере, в тюрьме, и ему нужно сегодня за ними сходить, да заодно и с товарищами проститься, порадовать их своей радостью.

Нетрудно догадаться, что за вещами можно было сходить когда-нибудь потом, они там никуда не делись бы. Важно было полнее почувствовать себя свободным, пройти без конвоира по тем улицам, которые много раз видели его под конвоем. Важно было пройти по тюремному двору уже не в качестве заключенного, а совершенно свободным человеком. Важно было поговорить с теми, кто там оставался.

А для того, чтобы нагляднее подчеркнуть себе разницу между тем, что было вчера, и что есть сегодня, чтобы скорее поверить, что это не сон, отец Сергий взял с собой Наташу.

– Пойдем, Наташа, со мной, поможешь нести вещи.

День был холодный, с ветром, настоящий осенний. Большого дождя не было, но временами начинал накрапывать и дождь. Никаких плащей тогда и в помине не было. У Наташи осеннее пальто, перешитое Соней из чего-то старого, а отец Сергий был одет в стеганый серый подрясник. Подрясник очень не нов, давно уже подумывали, как бы его постирать, а от пребывания в камере, на нарах, он еще больше залоснился и во многих местах откровенно покрылся грязью.

Как только отец Сергий и Наташа завернули за угол, им встретилась Нина Амасийская, старшая дочь отца Николая. Наташа всегда немного стеснялась ее, мысленно сравнивая ее одежду со своей. Все ее костюмы были сшиты у хорошего портного, не говоря о качестве материала, и по сравнению с ней девочка казалась себе замарашкой. А тут как раз этот серый подрясник, действительно грязный! Наташа встретилась с Ниной глазами, но на этот раз не почувствовала никакой неловкости, хотя и думала о грязном подряснике. Наоборот, она торжествовала и окинула Нину взглядом не просто, а с гордостью – смотри, мол, я с папой иду.

Вот они, эти улицы, по которым пролегает путь к тюрьме. Ревпроспект, потом мостик через овраг, поворот налево, еще несколько домов, а потом дорога между заборами лесопильного завода длиной с обыкновенный квартал. Им встретился незнакомый мужичок на лошадке, внимательно посмотрел на них и дружелюбно крикнул:

– Ну что, освободился? На свет родился?

Наташа осталась у ворот около хоздвора, а отец Сергий вошел внутрь и не возвращался довольно долго. Потом он подошел в сопровождении нескольких священников, которым позволили дойти с ним до ворот. Среди них был и отец Иоанн Троицкий, с которым отец Сергий сблизился больше, чем с другими. Отец Иоанн посмотрел на Наташу добрыми глазами:

– Вот и барышня-то стоит радостная…

– Ну, она у меня вроде бы всегда такая. Носа не вешает.

– Нет, все-таки. Совсем другие глаза.

Обратно пошли по другой улице, по К. Маркса (Казанской). Отцу Сергию хотелось пройти и там, по двум дощечкам, переброшенным через овражек, мимо Кильдюшевских, мимо единоверческой церкви. Хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его в окно, вышел, заговорил, хотя нужно уже поторапливаться, да и дождь пошел сильнее. Все-таки на площади остановились, поговорили с Иваном Александровичем, а потом скоро подошло время собираться в церковь.

Девушки редко ходили к вечерне в воскресенье, а на этот раз пошли, потому что служил ПАПА. Вечерня была будничная, без певчих. Жена регента и солистка, Прасковья Степановна, пришла с Валей не петь, а помолиться и встала в сторонке возле колонны. В храме было полутемно, на клиросе стояло несколько стариков, но как хорошо чувствовалось и молилось!

Вот и конец. Отец Сергий вышел к Царским вратам произнести отпуст, и в это время на весь собор, до самых его высоких сводов, прозвучал звонкий, торжествующий детский голос:

– Мама, гляди-ка, кто вышел-то!

Это Валя. В полутьме, да еще, конечно, занятая своими делами, она раньше не рассмотрела служащего священника, рассмотрела только теперь, и не постаралась скрыть своего ликования. Последние звуки резко оборвались, как будто мать одернула ее, может быть, даже прикрыла ей рот рукой. Вблизи можно было расслышать торопливый шепот, вероятно, она объясняла дочке неуместность такого проявления чувств. Но Валя, наверное, подумала, что мать просто не видит того, что увидела она, и тем же звонким, ликующим голосом закончила:

– Это не владыка, а отец Сельгий!

В этот вечер, и на следующий день у владыки и дома обсуждались прощальные слова следователя: «Вы свободны… пока…»

Было совершенно ясно, что за этой фразой скрывалась другая – «вы свободны… поэтому уезжайте, пока целы…»

Несомненно, отец Сергий уже решил, как ему поступить, но с владыкой нужно было поговорить немедленно, не откладывая, кто знает, сколько протянется это «пока». Нужно, так сказать, получить его санкцию, его благословение на предстоящий подвиг. И с детьми нужно поговорить, чтобы они поняли обстановку и почувствовали себя участниками принятого решения. Единственное возможное решение было таким: апостолы за штат не уходили и с места своей проповеди не уезжали. Священник, как солдат, не имеет права покинуть своего поста, как бы опасен он ни был. Тем более не может этого сделать протоиерей кафедрального собора – на них смотрит, по ним равняется все викариатство. Стоит ему уехать, хотя бы перевестись в другое место, как по селам заговорят – «соборные уезжают». Слабые потянутся за ним, а твердым добавится лишний шип в ране. Он продолжал служить. Потянулись дни большого счастья – свободен – и напряженного ожидания конца. Ложась вечером на свою грубую постель на полу, отец Сергий глубоко и счастливо вздыхал: «Хорошо жить на белом свете!» А увидев на дворе незнакомого человека, настораживался, как и прежде.