Наташа Мишина - Декретные материалы

Красное еще нельзя. Кроме болгарского перца. Но важно перец резать не соломкой, а квадратиками.

Брокколи ест только в миксе с цветной капустой и стручковой фасолью.

Банан раньше нельзя было, теперь можно, но обязательно дать почистить самому, иначе есть откажется.

Во всей этой пищевой цепочке есть один интересный момент. За кружочек «Докторской» Миша готов поцеловать даже участкового педиатра.

Сосиска производит на Михаила похожий эффект.

Откуда у него эта нечеловеческая страсть к продуктам, которые рука не поднимается назвать мясными, — без понятия. Но любит до трясучки.

Свою первую сосиску в жизни Мишка своровал у папы из тарелки за завтраком в гостинице. Запихал ее целиком в рот с криком: «НЯМ-НЯМ!»

И проглотил за секунду. В глазах читалась безмерная грусть, что он так долго не знал вкуса настоящей жизни.

Мир разделился на дососисочную эру и послесосисочную.

С одной стороны, сейчас меня проклянут все сторонники детского ПП.

А с другой стороны, не стоит забывать, что сосиска — это не только набор жизненно важных консервантов, красителей и усилителей вкуса, но и дополнительный инструмент для манипуляции детским организмом.

Короче.

Не бывает детей без аппетита.

Бывают ленивые мамы, конечно же.

Что сложного быстренько из картофельного пюре, которое малыш отказался есть, приготовить оладьи?

Не хочешь вермишель? Вот тебе запеканка. Не хочешь мясо кусочками — кушай паштет!

Не хочешь яблочко сырое — вот запеченное, шарлотка, пудинг!

И последнее. Опытная мама не та, у которой трое детей, а у которой всегда в холодильнике есть сосисочка. На всякий случай.

Окей, Гугл. Ребенок начал ходить. Что дальше?

Нет, ну серьезно. Вы всей семьей ждали, когда ненаглядный кабачок вертикализируется и станет передвигаться, как человек. Что же я теперь не вижу счастья в глазах?

На первых порах я называла Мишкин стиль ходьбы «пьяный дворник». Хаотичный. Стремительный. Непредсказуемый. Заканчивался обязательно падением в японском стиле «плаш-мя».

Потом Мишка разобрался, как синхронизировать нижние конечности с верхней частью туловища. Также он сообразил, что его тело может ходить вперед и останавливаться самостоятельно, когда нужно, а не об угол стола.

Особенностью передвижения на этом этапе были прямые ноги, которые Михаил не сгибал в коленях. Такой стиль я называла «Робокоп».

Потом были еще какие-то стили типа «мистер Крабс», «радикулит» и «неугомонный сайгак»…

Как бы то ни было, финишным стал стиль передвижения «ходячая ртуть».

Михаил был везде и нигде одновременно.

Поймать и обезвредить сына можно было только едой или мультиками.

Мы с Игорем купили в «ИКЕА» четыре набора замочков для шкафов, заглушки на розетки и поролоновые накладки на углы. Также мы купили специальную ортопедическую обувь, чтобы походка Михаила была уверенной и достаточно модельной. Еще мы купили йод, зеленку для коленей, перекись водорода и бинты. Много бинтов. На сдачу взяли аскорбинку и пустырник, чтобы спокойно наблюдать, как наш дом превращается в руины по мере взросления Михаила.

Мы очень ответственно подошли к вопросу вертикализации сына.

До того как начать ходить, Михаил был шустрым, а после — шустрым и быстрым.

За минуту сын успевал превратить ванную комнату из «не стыдно свекрови показать» в «страшно войти даже мне».

Способность стоять на двух ногах открыла для Михаила новый, чудный мир журнальных столиков и книжных полок. Руки стали дотягиваться до того, до чего раньше только мечтали дотянуться: пульта от телевизора, пульта от кондиционера, маминой косметички.

«А чего ж вы раньше-то молчали, что у вас наверху так прикольно?!» — как бы спрашивал нас с Игорем сын.

Ценные вещи перекочевали с журнальных столиков на антресоли. Все остальное прибили к потолку. Все бьющееся и дорогое спрятали в сейф.

В какой-то момент мне стало казаться, что я медленно моргаю. Я закрывала глаза в человеческой квартире, а через секунду открывала, а вокруг, например, килограмм муки рассыпан. Или детской смеси. Или ребенок пластилин ест.

Один раз я вот так вот открыла глаза, а Михаил идет ко мне навстречу с бутылкой красного вина. Я вскрикнула от неожиданности (и радости, что дома, оказывается, есть вино), а Михаил испугался и выронил бутылку из рук.

Михаила мы отстирали.

Стекло собрали.

Ковер попытались отмыть и выкинули.

После того как Михаил стал ходить, прогулки стали напоминать филиал ада на земле.

Нет, я не хочу в коляску, я хочу бегать как сумасшедший.

А-а-а-а-а! Не догонишь, не догонишь!

А-а-а-а-а-а! Догнала, догнала!

А-а-а-а-а! Теперь давай в другую сторону!

Понеси меня!

Нет, я не хочу в коляску!

Нет я не хочу идти туда, куда хочешь идти ты!

Повторить.

Каждый день я вспоминала, как мне говорили бывалые мамы: «Ну ничего. Ходить научится — легче станет».

«Перепутали, наверное», — думала я.

«Говорить станет — будет легче», — думала я.

«Просто нужно немножко потерпеть», — думала я.

Так сильно я еще никогда не ошибалась.

Вранье, конечно, опять. Сначала было не слово, а какой-то хаотичный набор звуков.

Ататя. Атоте. Атотю.

Если поднапрячь слух и фантазию, то можно было уверенно врать всем интересующимся, что да, мол, говорит. Да много. Разное. Почему сейчас молчит? Настроения нет.

Почему-то все мамы очень сильно ждут от своих детенышей, чтобы первое слово было непременно «мама». Ну это как бы такое алаверды за то, что мама девять месяцев обеспечивала нового человека жильем посредством своего организма и потом испытывала некоторый дискомфорт при родах.

Сразу скажу, я человек логично мыслящий, поэтому понимала, что первым словом ребенка должно стать то, которое он слышит чаще всего.

В случае с Михаилом это должно было быть: «Мишанельзя», «Мишастой» или «ёпрст!».

Но Михаил повел себя как Егор и всех объегорил. Потому что первое слово у него было «тить». Это слово использовалось для определения всего прекрасного. Например, держателя для двери. В категорию «тить» попадали: большая лужа, плюшевая свинья, пластмассовые контейнеры с цветными крышками, туалетная бумага, крутилки у духовки, пятилитровые бутылки с водой.

Как видите, у парня широкий круг интересов.