Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Он пел также народные песни. Я запомнил одну хорошую мелодию, на мотив которой я потом написал песню: «В тюрьме мы погребены живыми…».

6.5.57 — То, что я писал раньше, является побочным, второстепенным. В ближайшее время в центре моей жизни — следствие. Само собой ясно, что не смогу вспомнить подробности каждодневного хода следствия. Дни и ночи в тюрьме очень похожи друг на друга. Режим жесткий, давно установленный, соблюдается всеми строго и неизменно. Все девять месяцев моего пребывания в Лефортовской тюрьме кажутся одинаковыми.

В 1927 — 30 гг. я напечатал свои стихи и рассказы на иврите в «Ха-Олам», «Ха-Ткуфа», «Ха-Доар», «Давар», «Хэдим» и др. Все напечатанное мною не носило антисоветского характера. В сборнике «Берейшит» я не печатался, но примерно в 1925 г. я познакомился с Плоткиным и его товарищами, которые стали и моими друзьями.

Около десяти лет я не занимался литературной деятельностью на иврите, хотя всю жизнь я любил этот язык, был ему предан и до последнего дыхания не изменю ему. Когда началась война против Гитлера и наступили годы Катастрофы, я опять стал писать рассказы на иврите. Начал в Караганде, где жил в 1941 — 43 гг., а продолжил в Москве, куда вернулся с семьей в сентябре 1943 г. В течение нескольких лет я написал первую часть романа «Когда потухнет лампада» [4] Этот роман на иврите вышел в свет в Израиле в 1966 г. под названием «Вечный огонь» и под псевдонимом «А. Цфони». и несколько рассказов.

Все мною написанное было абсолютно «кашерным», но написано на иврите, и в МГБ стали смотреть на это косо. В том-то и дело, что там хорошо знали (через своего стукача, нашего «товарища»), что творится за кулисами у Плоткина и у меня. Этот Саша не раз бывал у меня дома, ел мой хлеб и пил мою воду, члены моей семьи хорошо его знали. Моя жена даже хотела его сосватать со своей знакомой. Саша следил за каждым нашим шагом. Ближе всех был ему Плоткин. Возможно, тот иногда позволял себе сболтнуть несколько критических слов по отношению к власти, не исключено, что это могло быть в моем присутствии. Как бы то ни было, на меня, как и на каждого из нас, было заведено «досье», которое за несколько лет его слежки стало довольно объемистым. Саша передавал на всех нас подробнейшие отчеты. Он знал также, что я, Плоткин и Каганов занимаемся литературным творчеством на иврите. Он говорил нам, что изучает иврит. Однажды он взял у меня рассказ «Трудности жизни», якобы для того, чтобы показать его своему «реб». Как мне впоследствии стало известно, этот рассказ был переведен на русский язык и фигурировал в моем деле. И не только этот рассказ.

13.5.57 — В 1946 году Саша начал меня уговаривать послать несколько моих рассказов на иврите в Эрец-Исраэль для опубликования. Он говорил мне, что у него есть оказия послать их через тех, кто возвращается из Советского Союза в Польшу. В этом году было немало таких людей. Оттуда многие уезжали в Эрец-Исраэль. Он говорил, что у него есть связи с этими людьми, приводил подробности. После некоторого колебания и главным образом потому, что все рассказы были «кошерными» и далекими от всякой политики, я передал Саше одну из своих тетрадей с рассказами (Саше — значит МГБ…). Через некоторое время пришел Саша и рассказал мне, что передал тетрадь такому-то, что она благополучно прибыла в Польшу, а оттуда — по месту назначения. Я верил этим выдумкам. По прошествии нескольких месяцев, когда Саша сказал мне, что у него опять появилась такая возможность, я передал ему еще одну тетрадь. В третий и последний раз МГБ устроил через Сашу «пересылку» произведений сразу троих писателей, писавших на иврите: кроме меня, это были Плоткин и Каганов (оба — из «Берейшит»), Саша имел связи с обоими. Цви Плоткина он знал много лет, а Ицхак Каганов, работавший в качестве директора одной из провинциальных российских филармоний (то ли в Ярославле, то ли в Вологде или Костроме), был связан с Сашей по работе. Будучи человеком корыстолюбивым, Саша включился в какую-то халтурную эстрадную бригаду администратором. Они колесили по разным городам от филармонии Каганова. Турне не удалось, и Саша был недоволен Кагановым. Он не один раз мне жаловался, что Каганов не оправдал его надежд.

14.5.57 — Саша сообщил нам троим о том, что якобы какой-то военный врач едет в отпуск в Болгарию, что он может взять с собой наши рукописи и передать их уезжающим в ближайшие дни из Болгарии в Эрец-Исраэль. В один из вечеров мы собрались у Плоткина на Сивцевом Вражке — Каганов, Саша и я. Мне кажется, что это было в начале весны 48-го. Мы начали с чтения своих работ: биографического очерка Каганова, полумистического рассказа Плоткина и рассказов из моей тетради. Мы обсудили эти работы и возможность их переправки в Болгарию. Инициатором этого опять-таки был подонок Саша. Было решено, что Плоткин встретится с врачом и составит о нем мнение.

Все это не имело для нас большого значения, так как наши рассказы были вполне лояльные. Но никто из нас не решился бы послать их за границу окольными путями, если бы не Саша (читай — МГБ). Подобные предложения со стороны Саши выдвигались не впервые, а потому не вызвали наших подозрений. Как-то он принес Плоткину особую бумагу и «посоветовал» ему написать Бен-Гуриону (было это до создания Государства Израиль) письмо химическими чернилами и приложить его к нашим тетрадям, которые будут переданы тому врачу. Плоткин внял «совету» Саши и написал письмо; встретился и с «врачом», поверил ему и передал ему наши рукописи.

15.5.57 — После создания Государства Израиль Саша инициировал еще ряд провокаций, к которым я не был причастен. Он организовал посылку анонимных писем руководителям советского государства относительно помощи Израилю, на который тогда напали арабские страны; организовал петицию о создании при МГУ кафедры изучения языка иврит; по его же инициативе обсуждался вопрос о выпуске сборника на иврите. Некоторые предложения Саши вызвали сочувствие и желание принять участие в их осуществлении. В то время московские евреи были весьма активными. Ходили слухи относительно просьб молодежи о разрешении им выехать в Израиль в качестве военных добровольцев, об оказании материальной помощи Израилю и т. д. Слухи были упорные, Саша нас подогревал, и мы склонялись поверить им, тем более, что никакого преступления по отношению к Советскому Союзу в этом не было.

Тем временем «досье» на каждого из нас в МГБ пополнялось и разбухало.

17.5.57 — Вначале все усилия следователя были сосредоточены на том, чтобы я ему сказал, почему меня арестовали. Ведь они невинных людей не берут, а если органы МГБ взяли, значит, вина не вызывает сомнений. На все мои доводы, что они меня арестовали и они должны сказать мне причину ареста, в ответ слышал, что я распущенный человек, преступный, хочу скрыть свои преступления, что я враг народа, изменник родины и тому подобные приятные эпитеты. А так как я в самом деле понятия не имел о причинах моего ареста, то я молчал.