Григорий Аросев - Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Большевики убили Набокова.

Нет, нет, это не ошибка. Я знаю, что убийцы называются «монархистами». Но как бы им было ни угодно себя называть, монархистами или коммунистами, они, главным образом, убийцы. И это деление людей – на убийц и неубийц – для нашего времени самое правильное и единственно реальное.

С этой точки зрения я и утверждаю, что Набокова убили большевики – не монархисты, не коммунисты, не другие какие-нибудь «исты», а, прежде всего, – убийцы.

Убийцы ходят между нами, здесь, и, хотя главный штаб их в России, – Европа заражена убийством.

Мы еще условно, привычно, разбираем: это правые, это левые. Но круг сомкнулся; по окружности есть еще, пожалуй, левее – правее, а там, где круг сомкнулся – есть только убийцы, даже один убийца, хотя по желанию и обстоятельствам он может надевать любую из двух масок: черную или красную.

Но и в красной маске, и в черной – он тот же убийца и только убийца.

Для Красной Маски Набоков и Милюков – были физически недосягаемы. И невыгодны. Не забудем, что Красная Маска любит, привыкла, убивать наверняка, без риска для себя, с чувством, с толком, с передышкой. Но в некоторые времена и покушение на убийство определенных лиц бывает выгодно, если его сделать под маской черной.

Кто, в самом деле, вздумает отрицать такую несомненную вещь: ведь задержись Милюков и Набоков в России, в царстве большевиков, в главном штабе убийства, они уже давно были бы расстреляны. Именно давно и притом без малейшего покушения, а наверняка, подобно тысячам других, даже менее нужных убийцам.

Это не вышло, благодаря физической недосягаемости. ‹…›

Убийце все равно, кого он убивает. Он потому и убийца, что не различает человеческих лиц. Но мы должны помнить: убив Набокова, он убил великого человека.

Это опять сознательное, точное слово; определение, на котором я настаиваю.

У каждого времени свой гений, свое личное влияние. В наши дни великим не будет ни завоеватель, ни общественный деятель, ни художник, ни ученый, ни поэт. В наши дни велик лишь тот, кто до конца остается единым, единственным, верным себе и своей внутренней правде; тот, кто воистину остается самим собой.

Он и умирает своей смертью, такой высокой и достойной Человека, какой умер Набоков.

Про него действительно можно сказать, что он попрал смертью Смерть. Не он убит, не он мертв – мертв его убийца.

Это только мы, несчастные, слабые, еще не видим, что убийца уже мертв.

Скоро увидим, узнаем. Он, Владимир Дмитриевич Набоков, уже знает теперь все.

Граф Толстой в заметке «Рыцарь» горевал не менее искренне:

Потрясенное сознание, протестуя, не веря, не допуская, вызывает у меня живой образ живого человека. Я его вижу: рослый, красивый, гордый, быть может, слишком не по нынешним временам красивый и гордый человек, из породы отменных, отмеченных русской расой: Владимир Дмитриевич Набоков. Человек с высокой душой, с возвышенным умом. Про таких людей говорят старевшее ныне слово – Рыцарь. Да, я знаю, жил он мужественно и честно и умер так, как умирают люди, имя которых заносится в золотые списки бессмертия: защищая чужую жизнь своего политического противника. Когда он схватил убийцу за руку, – людишки, эти все друзья, борцы, благороднейшие личности, исчезли, как пыль. В опустевшей зале боролись рыцарь и убийца. И другой убийца подошел к рыцарю и выстрелил ему в сердце. Черные руки, черные не от земли, не от работы, – от черной, скипевшейся в ненависти крови, – протянулись за новой жертвой, отняли высокую жизнь. Вы, стрелявшие сзади, убиваете самих себя. Ваше дело – черное, проклятое. И смерть Набокова лишь с новой силой поднимет сердца на защиту от черных рук Великомученицы России.

Не-Буква вспоминает:

В последний раз я слушал речь В. Д. Набокова в Париже на национальном (бурцевском) съезде. Его речь, как всегда блестящая по форме, была посвящена полемике с П. Н. Милюковым – «теперь много говорят о заветах революции» – говорил В. Д. Набоков своим слегка грассирующим бархатным тембром: – «я предпочел бы говорить не о «заветах», но именно о завещаниях революции, ибо завещание предполагает желанную в этом случае смерть субъекта». Не время у свежей могилы говорить о политике, но всю жизнь достойную и значительную В. Д. Набоков служил именно заветам революции. Последние годы сломили его психологию, как и у многих, многих иных, и вместо заветов он пытался мечтать о завещании революции, пытался идти вправо по пути к монархистам. И вот, – не только жестокая и предательская, но еще и бессмысленная, тупая пуля монархиста, справа, и нет талантливого полного сил и жизни В. Д. Набокова [102] «Накануне», 31 марта 1922 г. .

Немецкий журналист Э. Йенни отмечал:

Ход убийства оказался весьма символичным для обоих. Когда в зале прогремели выстрелы, Милюков упал на живот и cпрятался. Набоков, который, в отличие от Милюкова, никогда себя не выпячивал, смело бросился вперед навстречу стрелявшему и закрыл товарища по партии. Для русской эмиграции кончина Набокова – невосполнимая утрата. В то время, как Милюков везде, где бы он ни появлялся, склочничал и сеял раздоры, Набоков нашел в себе силы объединить левую гражданскую эмиграцию и привести ее к нужной точке зрения. Его дальнейшая работа, из-за благородства его личности и духовной силы, сулила многое как будущему России, так и плодотворному сотрудничеству немецких и российских политиков, основанному на взаимопонимании. Следует опасаться, что в дальнейшем деловитый интриган Милюков сможет беспрепятственно наносить урон своей партии и крепости российской гражданской политики [103] Deutsche Tageszeitung, 30 марта 1922 г., перевод Г. Аросева. .

24 мая 1922 года в Париже, в зале Юридического общества, состоялся торжественный вечер памяти Владимира Набокова. Подобные вечера проходили в других городах и не только в тот год – к примеру, памятные встречи прошли в Праге в 1923 и 1924 годах, но они были организованы скорее ради Елены Ивановны Набоковой.

А в Париже через два месяца после трагедии в берлинской филармонии барон Нольде произнес громадную речь, озаглавленную «В. Д. Набоков в 1917 году». Она была опубликована в том же 1922 году в сборнике «Архив русской революции», том VII. «Архив» издавал Иосиф Гессен. С тех пор речь Нольде полностью не переиздавалась, в интернете можно найти лишь один пассаж.

Вот фрагменты речи (полный текст – в Приложении 3) барона Нольде:

Наблюдая его на пространстве двух десятков лет, я всегда поражался тем, что Набоков всегда был равен самому себе. Эту особенность его умственной и нравственной фигуры подтвердят все, кто близко его знал и кто его любил и понимал. В нем была редкая жизненная логика, укрепляемая выдающимися качествами самообладания и душевного равновесия. ‹…›