Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

Так и забудет на лице нормальном?

За масками гоняюсь по пятам,

Но ни одну не попрошу открыться.

Что если маски сброшены — а там —

Всё те же полумаски-полулица?

Как доброго лица не прозевать?

Как честных отличить наверняка мне?

Все научились маски надевать,

Чтоб не разбить своё лицо о камни.

Я в тайну масок всё-таки проник,

Уверен я, что мой анализ точен,

Что маски равнодушья у иных —

Защита от плевков и от пощёчин.

Я изучил все ноты от и до,

Но кто мне на вопрос ответит прямо:

Ведь начинают гаммы с ноты «до»

И ею же заканчивают гаммы.

Пляшут ноты врозь и с толком.

Ждут «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Известно музыкальной детворе,

Я впасть в тенденциозность не рискую.

Что занимает место нота «ре»

На целый такт и на одну восьмую.

Какую ты тональность ни возьми.

Неравенством от звуков так и пышет:

Одна и та же нота, скажем, «ми»

Звучит сильней, чем даже нота выше.

Припев

Выходит всё у нот, как у людей,

Но парадокс имеется, да вот он —

Бывает, нота «фа» звучит сильней,

Чем высокопоставленная нота.

Вот затесался где-нибудь бемоль,

И в тот же миг, как влез он беспардонно,

Внушавшая доверье нота «соль»

Себе же изменяет на полтона.

Припев

Сел композитор, жажду утоля,

И грубым знаком музыку прорезал.

И нежная, как бархат, нота «ля»

Свой голос повышает до диеза.

И, наконец, Бетховена спроси

Без ноты «си» нет ни игры, ни пенья.

Возносится над всеми нота «си»

И с высоты взирает положенья.

Припев

Не стоит затевать о нотах спор,

Есть и у них тузы и секретарши,

Считается, что в си-бемоль-минор

Звучат прекрасно траурные марши.

А кроме этих подневольных нот,

Еще бывают ноты-паразиты.

Кто иХ сыграет, кто их пропоёт?

Но с нами Бог, а с ними композитор.

Припев

Пожары над страной всё ярче, злее, веселей.

Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа.

Но вот судьба и время пересели на коней,

А там в галоп, под пули в лоб,

И мир ударило в озноб от этого галопа.

Шальные пули злы, слепы и бестолковы,

А мы летели вскачь, они за нами влёт.

Расковывались кони, и горячие подковы

Летели в пыль на счастье тем,

Кто их потом найдёт.

Увёртливы поводья, словно угри,

И спутаны и волосы, и мысли на бегу,

А ветер дул и расплетал нам кудри

И распрямлял извилины в мозгу.

Ни бегство из огня, ни страх погони ни при чём,

А время подскакало, и фортуна улыбалась,

И сабли седоков скрестились с солнечным лучом.

Седок — Поэт, а конь — Пегас, пожар померк, потом погас,

А скачка разгоралась.

Ещё не видел свет подобного аллюра,

Копыта били дробь, трезвонила капель.

Помешанная на крови слепая пуля-дура

Прозрела, поумнела вдруг и чаще била в цель.

И кто кого в азарте перепляса,

И кто скорее — в этой скачке опоздавших нет.

А ветер дул, с костей сдувая мясо

И радуя прохладою скелет.

Удача впереди и исцеление больным,

Впервые скачет время напрямую — не по кругу,

Обещанное завтра будет горьким и хмельным.

Легко скакать, врага видать, и друга тоже — благодать!

Судьба летит по лугу.

Доверчивую смерть вкруг пальца обернули,

Замешкалась она, забыв махнуть косой.

Уже не догоняли нас и отставали пули,

Удастся ли умыться нам не кровью, а росой.

Пел ветер всё печальнее и глуше,

Навылет время ранено, досталось и судьбе.

Ветра и кони, и тела, и души

Убитых выносили на себе.

Владимир Высоцкий в студии Михаила Шемякина в Париже

Фото Патрика Бернара

Легавым быть — готов был умереть я,

Отгрохать юбилей, и на тот свет.

Но выяснилось: вовсе не рубеж десятилетье,

Не юбилей, а просто десять лет.

И всё-таки боржома мне налей

За юбилей. Такие даты редки,

Ну ладно, — хорошо, — не юбилей,

А, скажем, две нормальных пятилетки.

Так с чем же подошли к неюбилею?

За что мы выпьем и поговорим? —

За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее» —

Ответы на историю «Живым».

Не пик и не зенит — не апогей,

Но я пою от имени всех зеков —

Побольше нам живых и пелагей,

Ну, словом, — больше добрых человеков.

Нам почести особые воздали.

Вот деньги раньше срока за квартал.

В газету заглянул, а там полным-полно регалий.

Я это между строчек прочитал.

Вот только про награды не найду,

Нет сообщений про гастроль в загранке.

Сидим в определяющем году,

Как, впрочем, и в решающем, в Таганке.

Тюрьму сломали — мусор на помойку.

Но будет где головку прислонить —

Затеяли на площади годков на десять стройку.

Чтоб равновесье вновь восстановить.

Ох, мы поездим, ох. поколесим.

В Париж мечтали, а в Челны намылись,

И будет наш театр кочевым

И уличным, к чему мы и стремились.

Как хорошо — мы здесь сидим без кляпа.

И есть чем пить, жевать и речь вести.

А эти десять лет — не будь тюремного этапа —

Они этап нелёгкого пути.

Пьём за того, кто превозмог и смог,

Нас в юбилей привёл, как полководец,

За пахана — мы с ним тянули срок,

Наш первый убедительный червонец.

Ещё мы пьём за спевку, смычку, спайку

С друзьями с давних пор, с Таганских нар,

За то, что на банкетах мы делили с вами пайку,

Не получив за пьесу гонорар.

Редеют наши стройные ряды —

Писателей, которых уважаешь.

Но, говорят, от этого мужаешь.

Запалки ваши — праведны труды.

Земной поклон, Абрамов и Войнович,

От ваших лиц остался профиль детский.

Но первенец не сбит, как птица влёт —

Привет тебе, Андрей, Андрей Андреич Вознесенский,

И пусть второго Бог тебе пошлёт.

Ах, Зина, жаль не склеилась семья —

У нас там в Сезуане время мало.

И жаль мне, что Гертруда мать моя,

И что не мать мне Василиса, Алла.

Ах, Ваня, Ваня Портник, — тихий сапа,

Как я горжусь, что я с тобой на «ты»!

Как жатТь, спектакль не видел Римский папа,

Он у тебя набрался б доброты.

Таганка, славься! Смейся! Плачь! Кричи!

Живи, и в наслажденьи, и в страданьи.

Пусть лягут рядом наши кирпичи

Краеугольным камнем в новом зданьи.

Я из породы битых, но живучих.

Я помню всё, мне память дорога,

Я, дорогие, мхатовский лазутчик,

Заброшенный судьбою в тыл врага.

Теперь в обнимку, как боксёры в клинче,

Я, когда-то мхатовский студент,