Николай Козлов - Хранить вечно

Вопрос прозвучал неожиданно, а крутой поворот разговора ошеломил Фриде. Он вздрогнул и почувствовал, что вся кровь отхлынула от лица. Еще секунда — и он упадет.

— Выпейте-ка это, Александр Владимирович. — Кингисепп быстро налил воды из графина и протянул стакан Фриде.

— Серповский — это Каломатиано, — признался Фриде. — Конечно, это было с моей стороны несколько легкомысленно…

— Поступили легкомысленно, выдав американскому шпиону удостоверение на имя советского гражданина? Не слишком ли мягко вы оцениваете ваше очередное преступное деяние?

— Я поступил легкомысленно, но не преступно. Каломатиано собирался навестить жену. Она живет где-то в Уфимской губернии. Он и попросил раздобыть в Управлении удостоверение на имя Серповского, чтобы в дороге ему не чинили препятствий.

— И он едет с подложным удостоверением на Восточный фронт, не так ли? Чтобы собрать там шпионскую информацию.

— Он поехал к жене…

— Почему на предыдущих допросах вы умолчали об этом удостоверении?

— Но меня об этом не спрашивали.

— Итак, подведем первые итоги, — сказал Кингисепп. — Вы — шпион, платный осведомитель и клеветник — это раз. Вы выдаете фальшивые документы — это два. Вы — помощник начальника американской разведки в России Каломатиано. Вы помогли ему совершить конспиративную поездку на Восточный фронт, связаться с правыми эсерами, белочехами и откровенными белогвардейцами — это три. Для начала немало, Фриде! А теперь обратимся к другим сюжетам. Расскажите все, что вам известно о бывшем генерале Загряжском, бывшем полковнике Солюсе, о Потемкине? Какого характера информацией вы и эти ваши подручные снабжали Каломатиано?

Новые показания Кингисепп занес в протокол.

— Учтите, Фриде, информация не была безобидной. Вы — военный юрист и разницу между военными тайнами и обывательскими толками знаете не хуже меня. Свою защиту, гражданин Фриде, вы построили на лжи. Ваши показания — ложь, сплошная ложь! Не разумнее ли начать говорить правду?

Фриде побледнел.

— Прошу мне верить! — Он поклонился и прижал ладонь к сердцу.

— Вы показали, что адрес Елизаветы Оттен вам дал Каломатиано. Вы писали что-нибудь на конвертах?

— Нет. Ставил только условные буквы… Сейчас не помню какие.

— Значит, письма предназначались не для Оттен? А для кого?

— Это мне неизвестно…

Фриде понимал, к чему клонятся эти вопросы издалека. Сейчас Кингисепп уличит его в связях с начальниками английской и французской разведок, Рейли и Вертамоном. И тогда не отвертеться! Под ложечкой посасывало. Подступала тошнота.

Вот так, наверно, он будет чувствовать себя за несколько секунд перед расстрелом. Вот так… Еще мгновение — и его не станет. У него не останется потомков.

Вместе с ним расстреляют и его брата и сестру. Бедная Мария! Ее-то за что? За что? Он чуть было не выкрикнул в лицо следователю свое «за что» и бессильно уронил голову на стол.

— Спокойно! — как сквозь сон донеслись до него слова следователя. — Спокойно, выпейте воды.

Фриде трясущимися пальцами взял стакан, как утопающий хватается за соломинку, за последнюю эфемерную надежду.

— Успокоились? — откуда-то издалека донесся до него голос Кингисеппа. — Теперь продолжим. Итак, вы утверждаете, что вам неизвестно, для кого предназначались письма, посланные Елизавете Оттен в Шереметьевский переулок, три, квартира восемьдесят пять.

— Я не знаю, для кого эти письма…

— Снова ложь! Но вам, юристу, известно, что такие поступки называются только своими прямыми именами. Это ложь! И притом беспардонная, беззастенчивая. Так лгут и изворачиваются маленькие дети, когда хотят уйти от справедливого родительского наказания. Так поступали вы и в детстве.

Фриде был потрясен. Следователь копался и в его биографии, прочитал его дневники. Фриде писал, что начал лгать с того времени, как стал помнить себя, — с шести лет. Счастливая, счастливая невозвратимая пора детства, — так, кажется, сказал Лев Толстой, — как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?

Они мгновенно перенесли Фриде в другой мир, сделали его благовоспитанным Сашенькой, маменькиным сынком, который с грустью наблюдал, как деревенские Сашки и Машки играют на лугу в лапту и в городки, а ему, барчонку, родители запрещают участвовать в «непристойных» играх и водиться с уличными мальчишками и девчонками.

Теперь вот один из таких плебеев допрашивает его. А он из толстовского Николеньки превратился в Раскольникова.

— Вы молчите? Вы согласны, что это ложь… Вы прекрасно знаете, что ваши письма предназначались для Сиднея Рейли, а Елизавета Оттен — его связная и любовница, как и ваша сестра Мария! А пакеты, которые Мария носила в Милютинский переулок, во французскую гимназию, предназначались для Анри Вертамона, так?

— Вертамон? Вертамон? Впервые слышу.

— На первом допросе вы забыли фамилию Каломатиано, а потом вспомнили. Напрягите память!

— Нет, Вертамона я не знаю…

— А все-таки? Может, подумаете?

Фриде молчал. Из головы не выходила мысль: «Этот докопается… Что тогда? Его, подполковника, сына полковника, питомца кадетского корпуса и университета, приговорят к расстрелу… Его не станет. Как же так? Это ужасно».

Кингисепп вызвал караул.

— Уведите арестованного.

Позвонил Петерс и сообщил Кингисеппу, что полчаса назад у подъезда норвежского консульства арестован Каломатиано. Виктор Эдуардович с облегчением вздохнул. Наконец-то попалась крупная дичь!

Через несколько часов Каломатиано сидел перед Кингисеппом, изображая человека, который не знает, чего, в конце концов, от него хотят. Его смуглое лицо с огромным, нависшим над черными усами носом было невозмутимо, а жгучие глаза смотрели весело, и в них светилась насмешка. На вопросы следователя он отвечал охотно и непринужденно, будто ему это доставляло удовольствие.

Первые вопросы Виктор Эдуардович задавал для формы, для протокола: из показаний Каломатиано, данных им ВЧК, Кингисеппу была уже известна его биография.

Родился в России. По национальности грек. В четырнадцатилетнем возрасте родители увезли его в Соединенные Штаты, сменив русское подданство на американское.

Учился Ксенофонт в Чикагском университете, специализируясь по русской истории. В 1905 году как американский коммерсант обосновался в России и с тех пор оставался здесь, не теряя, впрочем, связи со Штатами, куда ежегодно ездил, очевидно, получая там разведывательные задания. Но об этой стороне своей деятельности Каломатиано скромно умалчивает. Он только коммерсант, и ничего больше. Его стихия — бизнес, и он честный бизнесмен. До войны представлял в России солидную фирму «Кэйс и К°» — автомобили, тракторы и дорожные машины. Во время войны создал в Штатах «Международную компанию фабрик и заводов» и стал в Москве директором-распорядителем ее филиала.