Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Ответа на свое письмо от Тети я не получила. А „мои АПНовцы“ были шокированы — как это я посмела послать письмо издателю, минуя их?! На обороте книги, помимо сведений об авторе, было написано, что Солженицын возражал против издания этой книги…

Наконец, одновременно с тремя итальянскими рецензиями, я получила от АПН свой русский текст, но уменьшенный и отредактированный. При сравнении его с итальянским изданием я увидела, что он все же был лучше итальянского, но, с моей точки зрения, еще очень нуждался в переработке последней главы для будущих изданий. Это тем более казалось необходимым, что в АПН уже шел разговор об издании книги у нас, на русском языке.

В итальянских рецензиях делался упор на описание мною следствия по делу моего мужа в 1945-м году. Именно эта часть моей книги породила броские заголовки, вроде: „Ошеломляющая книга воспоминаний жены Солженицына“, „Бывшая жена обвиняет Солженицына“ и т. д. Из этих отзывов я узнала, что адвокат Александра Исаевича Фриц Хееб официально протестовал против выхода книги, а теперь „намерен начать последнюю ожесточенную юридическую схватку в связи с публикацией книги воспоминаний, принадлежащей перу Натальи Решетовской“. В качестве повода для своих протестов адвокат выставил то, что в книге цитируются письма Солженицына к бывшей жене без его на то разрешения. Из этих же рецензий я узнала, что на предложение ответить на обвинения Натальи Решетовской (имелось в виду следствие 1945 года) Солженицын ответил отказом, заявив, что он никогда не будет говорить об этой книге. Время покажет, что Александр Исаевич заговорит о моей книге, и даже не один раз.

Меня все эти отзывы итальянцев весьма огорчили. Неужели я писала книгу только для того, чтобы рассказать о следствии?.. Ведь рассказ о следствии попал в книгу уже после сдачи моей рукописи в редакцию и был спровоцирован опубликованием в конце декабря „Архипелага…“ на Западе и чтением его, в том числе и главы „Следствие“, по западному радио. Видимо, я чего-то очень не понимаю в этом мире…

Той же осенью моя книга вышла в Японии. Отзывы на нее снова не принесли мне радости, но все же в Японии книга издана более ответственно, и отзывы содержали более серьезный анализ. Один доцент Токийского университета, специалист в области истории СССР, писал:

„Даже если в основном эти записки были написаны Решетовской, все же было бы наивно думать, что соответствующие органы не приложили к ним свою руку“. А президент издательства „Саймару“ Та-мура заявил: „…если даже определенные органы приложили к запискам свою руку, в основном все это могло быть написано лишь женщиной, которая долгие годы делила с Солженицыным все лишения. Эти записки можно назвать ценным материалом для знакомства с еще одной стороной Солженицына, которого на Западе представляют героем. Я думаю, что издание записок имеет смысл“.

Вслед за Италией и Японией решило опубликовать мою книгу американское издательство „Боббс-Меррил“. Главный редактор Том Джервази прислал мне длинное письмо с планом издания, характеристикой перевода, многочисленными вопросами. „Прежде всего, — писал он, — разрешите выразить восхищение тем, что Вы сделали. Это огромная победа мужества и веры. Вы поистине раскрыли Свою душу и рассказали все, что могли, о своих чувствах и жизни в течение столь длительного времени. Вы, может быть, даже больше, чем он этого заслуживает, поверили в способность читателя понять. По крайней мере, таково мое мнение о западном читателе. (…) С нетерпением жду Вашего ответа, и надеюсь, что Вас в целом удовлетворит наш подход к переводу. (…) Примите наши наилучшие пожелания. Еще раз поздравляю с замечательным произведением“.

Предстояла новая работа — с американским издательством, которое оказалось значительно более добросовестным, более внимательным к моим пожеланиям, чем предыдущие. Сменив название книги, они согласовали это со мной. Американское издание моей книги будет называться „САНЯ. Моя жизнь с Солженицыным“.

Тем временем Александр Исаевич, сопровождаемый Светловой, едет в Стокгольм за получением Нобелевских наград. Его уже не смущает старомодный церемониал и особый вид одежды.

В Рязани, одна, в самый день торжеств я слушала и слушала западные радиостанции. Я осознавала, что рядом с ним — моя счастливая соперница, но ощущала и свою причастность к происходящему. После вручения Александру Исаевичу почетных знаков оркестр исполнил вместо Гимна Советского Союза увертюру к опере Глинки „Руслан и Людмила“. Так пожелал сам Солженицын. Невольно вспомнила, как в одном из ранних рассказов Солженицына эта увертюра удержала главного героя от эмиграции из СССР. Рассказ назывался „Заграничная командировка“. Как-то теперь сможет жить без России торжествующий нобелевский лауреат?

Настроение приподнятое, но смутное. Царапает душу, что делегации нашей страны, как и других социалистических стран, не присутствуют на этой церемонии.

Только теперь, перечитывая то, что сказал тогда Александр Исаевич, воспринимаю сказанное с холодной головой, и не всё вызывает симпатию. Неприятно режет презрительная грубость по адресу многих людей, которые оценили факт присуждения Нобелевской премии не так, как этого хотелось бы самому Солженицыну.

„Академия выслушала много упреков за это свое решение — будто такая премия служила политическим интересам. Но то выкрикивали хриплые глотки, которые никаких других интересов и не знают“.

Уличила Солженицына в противоречии с самим собой. В свое время Александр Исаевич телеграфировал Шведской академии: „Присуждении премии вижу дань русской литературе и нашей трудной русской истории“. Не мог не знать Александр Исаевич того, что несколько писателей, в числе которых был Набоков, уступили свою очередь в получении премии Солженицыну, учитывая особую ситуацию, в которой немалую роль играла политика.

12 декабря слушаю пресс-конференцию Солженицына в Стокгольме. Она продолжалась 4 часа, и все же Александр Исаевич не успел ответить на все вопросы. Гвоздем пресс-конференции был призыв к нравственной революции, в которой нуждается и Восток, и Запад. „Применительно к России, — говорил Солженицын, — это в первую очередь — жить не по лжи“. И вдруг дальше слышу, что Советскому правительству, оказывается, надо доказать, что Михаил Шолохов, тоже Нобелевский лауреат, действительно написал „Тихий Дон“! Как не понимает Александр Исаевич всю вопиющую бестактность своего здесь заявления! Больно за него.

Тогда, 12 декабря, из-за неполноты переданного текста пресс-конференции я не узнала, что Солженицын бросил камень не только в Шолохова. Позже, когда АПН предоставило в мое распоряжение полное изложение текста пресс-конференции (издательство „Посев“, 1975 г.), я узнала, что Солженицын сам задал вопрос по поводу моей книги. Он выразил удивление, что никто из присутствующих здесь итальянских корреспондентов не спросил его, что он думает о книге Решетовской. Сам же и ответил, что книга эта вообще не о нем, а о некоем персонаже, выдуманном ГБ.