Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Я так и не узнала, дошла ли моя телеграмма в «Голос Америки», но вскоре станет ясно, что телеграмма в «Нью-Йорк Таймс» дошла\

Поделилась с Константином Игоревичем своими последними действиями, но осталась непонятой.

— Ведь в IV дополнении о Вас ничего нет!

Я же благословляю тот час, когда мне пришло в голову отправить телеграмму в «Нью-Йорк Таймс». Ровно через 5 дней после ее отправки утром мне в квартиру позвонили. Открыла. Передо мной стоял молодой человек с конвертом в руках.

— Вы обращались в «Нью-Йорк Таймс»? — спросил он.

Я замешкалась с ответом, что само по себе было достаточно красноречиво.

— Вам письмо, — сказал он, вручил и сразу же удалился.

На конверте стоял штамп «Нью-Йорк Таймс».

Я буквально обалдела. В руках у меня было письмо от американского корреспондента «Нью-Йорк Таймс» в СССР Антони Остина, имя которого мне было знакомо по передачам «Голоса Америки». Письмо было от 29 марта. Какая оперативность!

«Уважаемая госпожа Решетовская!

Редакция газеты „Нью-Йорк Таймс“ сообщила в Москву, что Вы обратились с предложением опубликовать отрывки из Ваших мемуаров. Я хотел бы переговорить с Вами об этом в самое ближайшее время. Не откажите в любезности позвонить мне по телефону (давались номера служебного и домашнего телефонов — Н.Р.).

Заранее благодарю Вас за Ваше доброе внимание.

(Следовала подпись — Н.Р.)».

Я оказалась настолько взволнована, что была не в состоянии сразу же позвонить. Вышла немного пройтись, заглянуть в продовольственные магазины, чтобы умерить свое волнение.

Несколько успокоившись и собравшись с духом, вышла, чтобы позвонить по автомату Антони Остину. Набрала номер домашнего телефона и сразу попала на него. По-русски он говорил очень прилично. Я предложила, не откладывая, увидеться — в тот же вечер. Нет, сегодня он занят. И мы сговорились, что он приедет ко мне домой на следующий день — 1-го апреля в 6 часов вечера.

Оставшиеся у меня в распоряжении сутки я потратила на то, чтобы еще раз перепечатать и отредактировать свой отрывок из главы «От Пасхи до Троицы», сделанный в виде письма Александру Исаевичу. А кроме того, приготовила письмо редактору «Нью-Йорк Таймс»:

«Уважаемые господа!

Передавая Вам свою рукопись, убедительно прошу Вас или напечатать ее, или, во всяком случае, руководствоваться ею при решении вопросов об опубликовании соответствующих отрывков из книги Солженицына „Бодался теленок с дубом“. Думаю, что он своими несправедливыми обвинениями компрометирует меня; он, к сожалению, не понимает, что в гораздо большей степени он компрометирует себя самого! Чтобы его репутация не пострадала в глазах будущих поколений, совершенно необходимо изъять из его книги всю клевету в адрес меня, его первой жены.

В случае, если Вы не сможете напечатать мой ОТРЫВОК из воспоминаний, прошу мне просто дать о том знать, чтобы я была свободна и могла предлагать его другим издательствам.

Если Вас смутит размер ОТРЫВКА или же то обстоятельство, что он написан в виде письма к Солженицыну, то можно будет подумать о его доработке.

Во всяком случае, благодарю за отклик.

Искренно, Н. Решетовская. 31 марта 1980 года».

Как и было условлено, Антони Остин пришел ко мне 1 апреля вечером. Он был уже немолод. Показался мне очень симпатичным. Как выяснилось, отец его был русским, так что он вполне мог называться Антоном, кажется, Федоровичем.

Я уже накопила опыт принимать у себя дома корреспондентов (и русских, и иностранных). Всегда старалась предусмотреть какое-нибудь хотя бы легкое угощение. Так и на этот раз: в кухне я приготовила все к чаю, а в гостиной поставила вазу с фруктами. На этот раз беседа увлечет нас обоих настолько, что о своем намерении быть радушной хозяйкой я вспомню только тогда, когда мой гость уже станет надевать пальто перед уходом. Но он милостиво простил меня, сказав, что ему было так интересно, что он забыл думать о еде.

Я рассказывала Антони Остину, как трудно мне приходится. Веду борьбу как против клеветы в свой адрес, так и против клеветы в адрес Александра Исаевича.

Когда я дала ему для возможной публикации рукопись отрывка, он спросил:

— А сколько Вы за нее хотите?

— Ровным счетом ничего. Хочу одного: чтобы это было напечатано.

А увидев мой толстый портфель, набитый материалами, связанными с книгой Томаша Ржезача, сказал сочувственно:

— Он Вам еще дорог…

Я объяснила, что из своих протестов против книги Ржезача я ничего ему не могу дать. Также и против книги Яковлева. Я веду борьбу только в границах Советского Союза. Слишком многим рискую, если перейду эти границы. Рискую всеми своими материалами, которые мне необходимы для работы над мемуарами. А защиты ждать мне неоткуда и не от кого…

Мы расстались как будто бы довольные друг другом. Антони Остин обещал сказать мне по телефону, когда отошлет рукопись. Он позвонил мне 9 апреля. В тот момент у меня был Константин Игоревич, сидел напротив меня через стол в кухне. Пришлось отвечать по телефону кратко, односложно. Знал бы Константин Игоревич, с кем это я беседую!

3 апреля от меня идет за границу еще одна телеграмма 3 . На этот раз — с моим протестом в издательство «Харпер энд Роу», в связи с предстоящим изданием книги Солженицына «Бодался теленок с дубом».

На эту телеграмму ответа мне не было. «Теленок» на английском языке вышел, увы.

На этом поток моих телеграмм на Запад прекратился.

…И почему только никогда раньше я не подумала об этой возможности? Ну, хорошо, что хоть надумала сейчас. Ведь две телеграммы из пяти дали эффект!

В тот май исполнилось 35 лет со дня нашей победы над Германией. К этому дню в Москву приехали и остановились у меня Евгений Федорович Пшеченко и его жена Мария Васильевна — Санины однополчане. Я прежде всего повезла их в свою излюбленную «Борзовку». Евгений Федорович захотел оставить здесь память о себе. Он где-то выкопал, принес и посадил на участке две елочки — младшие сестрички тех, что посадил Саня еще в 66-м году, 15 лет назад.

9 мая в одном из московских ресторанов встречались бойцы и офицеры отдельного разведывательного артиллерийского дивизиона, которым командовал когда-то Пшеченко. Он звал меня, чтобы заменить отсутствующего командира БЗР-2, но я была убеждена в совершеннейшей абсурдности его предложения.

— Вы понимаете, кем его у нас считают сейчас?

— Для меня он всегда был и остается командиром БЗР-2, — ответил Евгений Федорович.

В это лето в Москве почти не бываю. Все на даче. И все же однажды телефонный звонок Константина Игоревича застал меня в московской квартире. Ему важно срочно со мной увидеться.

Придя, он сразу задал неожиданный вопрос:

— Вы не звонили Вячеславу Сергеевичу? А он Вам не звонил?