Борис Заборов - То, что нельзя забыть [журнальный вариант]

Перед глазами раскинулась необозримая зимняя стынь, мерцающая мертвенным мутно-зеленым светом падающей за горизонт последней звезды. Вселенская тьма, густая, тягучая, черная, как деготь, подступая, уже лижет ноги, готовая поглотить меня. Ужас смерти, парализовав сознание, внезапно сменился приступом безумного веселья, и я пробудился от собственного смеха… чтобы продолжать быть «для мира, печали и слез».

Сон второй

Книжная палатка на парижском блошином рынке. Старые семейные фотоальбомы плотно жмутся друг к другу подобно фамильным склепам на кладбище Père-Lachaise. Внезапно беспричинное беспокойство охватывает меня. Поднимаю глаза — нет блошиного рынка. Только одинокая книжная палатка на огромном пустыре. Осматриваюсь по сторонам и вижу в отдалении стоящую женщину.

— Madame… Гражданка, excusez-moi, mais je me suis bizarrement perdu. Где же Париж?

— Париж не здесь, — отвечает женщина, глядя пустыми глазами как-то сквозь меня. — Он там, высоко. Тебе надо подняться по той дороге.

Следуя ее жесту, вижу странную аллею. Земляная дорога, по обе стороны которой плотно стоят деревья без просветов между стволами. Сплетенные кроны образуют непроницаемый для света шатер. Я спешу к этой «аллее» и вхожу в нее. Через короткое время дорога начинает сужаться, круто поднимаясь вверх. Исчезает зеленый свод над головой, исчезают стволы деревьев. Это уже просто земляной туннель. Еще свежие силы подгоняют меня вперед. Через некоторое расстояние, страх и сомнение останавливают меня. Но слышу идущие сверху голоса, и вскоре группа молодых людей бодрым шагом, весело разговаривая, спускаются мне навстречу. Они проходят мимо, как проходят на дороге незнакомые друг другу люди.

Значит, впереди есть выход!

С новой энергией я продолжаю восхождение и наконец в глубине вижу едва мерцающий свет. Но туннель уже не туннель, а скорее колодезная шахта. Упираясь ногами в земляные стенки, цепляясь за случайные выступы в породе, продолжаю свой подъем. Шахта становится все уже и уже. В вертикальном положении, с вытянутыми вверх руками, веретенообразными движениями, словно земляной червь, я медленно продвигаюсь к манящему спасительному свету. Жизнь совсем рядом. Она воплощена в зеленой ветке какого-то растения, там, наверху, у края.

Из мрака подземелья в контражуре света зеленые листья обретают рентгеновскую четкость и ясность внутреннего рисунка. Мне даже мерещится, что я вижу в них таинственное движение соков жизни. Напрягая последние силы, вытянув вперед правую руку до боли в плечевом суставе, указательным и средним пальцами цепляю кончик ветки. Вернее, ее самый молодой и нежный листик, ниже других спустившийся во мрак колодца.

В страхе потерять эту единственную надежду на спасение, перебираю пальцами листик за листиком, как драгоценные четки. Вот уже они касаются моего лица. Запах свежей зелени животворно растекается по всему телу. Почувствовав упругость ветки, я с превеликой осторожностью подтягиваюсь вверх. Я чувствую легкое веяние свежего ветерка. Еще одно усилие! Локоть левой руки уже на поверхности земли. Судорожный рывок и…

Раннее парижское утро. Время, когда предметы отбрасывают длинные узкие тени, связывающие все предметы, дома, деревья с жизнью. Испарение от неостывшего за ночь асфальта делает «картинку» на уровне глаз торчащего из-под земли человека зыбкой, вибрирующей. Я с умилением наблюдаю снующие в разных направлениях ноги прохожих. Ноги, несущие на себе тела, шляпы и судьбы.

Вот женская пара в матерчатых ботиночках без каблуков. Ноги, потерявшие силу, волочат ботиночки, не отрывая их от поверхности асфальта. Из ботиночек уходят вверх два тонких высохших ствола. Они увиты, словно гирляндами, причудливым пересечением узловатых вен, которые и цветом и замысловатым рисунком напоминают реки на увеличенной в масштабе географической карте. Рядом — пара мужских шлепанцев, семенящих мелкими шажками.

Вот — другая пара. Упругая походка изобличает избыток молодого нетерпения невидимого нам тела.

А это — групповой портрет, разнообразие форм, линий и объемов — от худосочных до слоновьих, движущихся как-то сразу во всех направлениях: вперед, в стороны и навстречу друг другу, оставаясь при этом на месте. Туристы…

О, эта пара ножек совершенно замечательная. Такие ножки природа ваяет для поэтического вдохновения и для тех, кто преуспевает в жизни. Эти ноги хорошо знают цену телу, которое они несут. Сколько достоинства и уверенной неторопливости в их шаге. Узкая стопа одета в туфельку на высоком, исключительной линии каблуке. Тонкая щиколотка переходит в плавно текущую форму голени, которая завершается изящной ювелирной работы коленной чашечкой. А выше бедро. Ах! Но видеть его могут лишь те, у кого хорошее воображение, или тот, кто смотрит на мир, как я, снизу вверх… Рядом, подражая хозяйке, вышагивает горделиво королевский пудель в жилетке, застегнутой на все пуговицы. Его выстриженная овечья с длинными ушами голова как-то отдельно от туловища покоится на белоснежном накрахмаленном веерообразном воротничке, как голова Шекспира на старинных гравюрах. Натянув поводок, он с изумлением замирает у торчащего из-под земли человека. Но, очевидно, не найдя ничего привлекательного, задрав лапу в замшевом ботиночке, мочится на мою голову и поспешает, не торопясь, за парой коллекционных ножек. Обоссанный только что червь, пробившийся к свету, я осознал прекрасность возвращения к жизни.

* * *

В эти беспокойные дни начала второй половины жизни, спасаясь от опасных мыслей, я малодушно прятал голову в зыбкий песок воспоминаний. Ничего другого я и не мог в том состоянии постоянного умственного стресса и растерянности. На вопросы, которые выстраивались в травмированном сознании, как немые кресты на Аппиевой дороге, я не находил ответов. Кто я есть? Что делать? Зачем я? Почему? Вопросы литературные, но ответы на них, я это хорошо понимал, должны были быть жесткими, честными, бескомпромиссными. Правильно найденными, ставка — жизнь.

Однажды, когда казалось, что мой «мудрый» череп от переизбытка бесплодных размышлений расползется по швам, перебирая механически не в первый раз свой багаж, я открыл старый альбом. Я не только по-новому увидел знакомые лица людей на некогда похищенной фотографии, но внятно услышал немые, обращенные ко мне вопросы: почему волей твоей мы оказались здесь? Для какого услужения? Нет, не альбом с фотографиями открыл я, а затвор туда, где, прежде чем понять разумом, почувствовал кожей, находятся ответы на мучившие меня вопросы.

В этом месте возникло желание перейти на репортажную риторику.

Провидение предложило мне погрузиться в глубины подсознания. Небезопасное путешествие, скажу вам. Я принял предложение. И чем глубже погружался, тем менее внятными становились звуки на поверхности. Сколько времени я находился в этом завораживающем забытьи, не знаю. Искра, которая возникает при соединении двух проводов под током, воссоединила единый ход прошлого с настоящим. В этом озарении все увиделось иначе — как на картине в хорошо освещенном выставочном зале. Внутреннему зрению открылась широкая панорама дней прошедшей жизни, шелесты прошедших лет. Они напоминали о простых радостях. Пробудили желание жить и работать.