Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Накануне восьмидесятилетия ее здоровье резко ухудшилось. 20 августа 1999 года, когда мы делали покупки, собираясь вечером к Дорошам (в очередную годовщину смерти Ефима Яковлевича), Нина внезапно дважды подряд потеряла сознание на улице. С той поры она несколько раз побывала в 67-й больнице под наблюдени­ем Самуила Яковлевича Бронина, которому, уверен, обязана еще не­сколькими годами сравнительно полноценной жизни.

Однако в первые годы нового века стало заметно сдавать серд­це, и мы уже не могли совершать прежних дальних прогулок, не го­воря уже о лыжных. В какой-то мере это совпало с тем, что на ру­беже веков окрестные поля стали стремительно застраиваться дач­ками и довольно вычурными коттеджами. Отхватили новые соседи и бо́льшую, лучшую часть леса над Истрой, особенно излюбленное место наших прогулок, совершаемых порой вместе с близким при­ятелем, сценаристом Будимиром Метальниковым (увы, в 2001 году он умер).

Теперь во время укороченного маршрута в совсем ближний не­казистый лесок мы сиживали, отдыхая, на большой упавшей березе, и мне как-то тревожно припоминалось похожее дерево, фигурирую­щее в «Последнем лете Форсайта» Голсуорси.

И все же мы не без удовольствия доживали последние осенние дни, почти одни в опустевшем доме.

Вернулись в Москву. И в тот самый день, когда там произошла страшная драма с захватом заложников на Дубровке, Нина в мое отсутствие упала, на сей раз дома, и сильно рассекла висок. Несколь­ко дней спустя возникла не прекращавшаяся температура. Нину по­ложили в 7-ю больницу, но долго не могли поставить диагноз, пока туда не приехала близкий друг всей редакции доктор Элла Григорь­евна Брагина, жившая уже в Германии.

Она-то и распознала опаснейшее заболевание — гемолиз, распад эритроцитов, красных кровяных шариков. Надо заметить, что за год- два до этого одна из врачей обеспокоилась по поводу взятого у Нины анализа крови и направила ее к гематологу, но тот ничего насторажи­вающего не усмотрел (ах, не просмотрел ли?!).

Началось лечение большими дозами преднизалона, лекарства, способного в свою очередь повлечь весьма неприятные последствия. Почти весь декабрь я фактически безвылазно находился в больнице, где, к счастью, удалось выхлопотать отдельную палату, хотя в иных случаях у нас ненадолго появлялись «соседи». Нас блюли не только мой сын, но и другие «дети» — обе «Иры» и Алиса Гришаева со сво­ими кулинарными изделиями.

К новому году Нину выписали с явным улучшением. Но, увы, вскоре стали возникать рецидивы: снова падал процент гемоглоби­на в крови и регулярно вынуждал прибегать уже не только к предни­залону.

Элла Григорьевна, которой я бесконечно обязан, давно заговари­вала о том, что надо удалить источник происходившего процесса — селезенку, но и ее коллеги, и сама Нина боялись, что в ее возрасте это слишком опасно.

Держалась больная молодцом. Элла Григорьевна забыть не может, как однажды навестила ее и видела, что той очень плохо, а Нина, тем не менее, улыбалась и, как выразилась Элла Григорьевна, вела свет­скую беседу.

Ей было уже трудно читать, и я снова, как бывало в самом начале нашей совместной жизни, стал «лектриссой». За месяц перед новым отправлением в больницу она с живейшим интересом и удовольс­твием выслушала в моем «исполнении» все шесть томов книги Чер­чилля об истории второй мировой войны.

На операцию ее не без труда положили в Институт гематоло­гии. Здесь, увы, об отдельной палате и мечтать не приходилось. И хотя я с утра каждый день приезжал, часы моего отсутствия она еле переносила, сердилась, раздражалась при малейшем опозда­нии» и, чтобы сократить время пути, я даже приезжал ночевать к бывшей жене Лиде. Лишь в последнюю неделю, уже после опера­ции, как-то исхитрился «противозаконно» пристраиваться в Нини­ной женской(!) палате на пять-шесть человек, пользуясь временно пустующей койкой и — спасибо им! — снисхождением соседок и медперсонала.

Операцию и наркоз Нина, как и предсказывали, перенесла труд­но, но все же дело, казалось, пошло на поправку. Процент гемогло­бина возрастал. 23 апреля ее выписали. Она была еще очень слаба, сильно нервничала, слегка, похоже, галлюцинировала и, ставши во многих отношениях беспомощной, все более нуждалась во мне, не хотела, чтобы я отлучался из дому, хотя бы за хлебом и, когда я пы­тался ее урезонить, (увы, возможно, порой слегка раздражаясь), го­ворила, что я к ней жесток.

В каком нервном напряжении Нина находилась, ясно из того, что, узнав о назначенной на 7 мая телепередаче о Слуцком, сделанной по моему сценарию и с моим участием, она просто потрясла меня вопросом: нельзя ли... испортить телевизор? И призналась, что с тех пор, как узнала, что предстоит, ее колотит дрожь. Она и всегда очень волновалась, как пройдут мои выступления (сама выступать терпеть не могла).

До сих пор не знаю, не сделал ли я смертельной ошибки, резко не усилив ей дозу успокоительных лекарств (хотя врачи и так боялись «переборщить» в этом отношении, памятуя о возможных последс­твиях недавнего наркоза).

Я всячески успокаивал Нину, говоря, что просто не буду включать телевизор, а передачу посмотрим потом, на пленке.

— Но ты обидишься! — трогательно возражала она.

Ранним утром того злосчастного дня я, уже месяц спавший ря­дом, на раскладушке, услышал, что Нина встала по своим надобнос­тям, а, выйдя вслед, обнаружил, что она потеряла сознание.

Врачи быстро прибывшей скорой помощи диагностировали тя­желый инсульт и предупредили, что вряд ли она оправится от него.

Инсульта Нина боялась всю жизнь, страшась превратиться в со­вершенно беспомощное, а то и бесчувственное, бессмысленное су­щество (примеры были совсем близко, так угасала и теща сына.)

Однако в этом отношении Бог оказался к ней милостив: спустя всего лишь полтора часа Нины не стало.

Я полагаю, что и мой уход,

Назначенный на завтра иль на старость,

Живых друзей участье призовет —

И я один со смертью не останусь.

(Как всегда, не могу «обойтись» без Твардовского...)

На смерть Нины откликнулись не только друзья, сотрудники и ав­торы ее бывшего журнала.

«Она, — говорилось в некрологе, напечатанном в газете «Мос­ковские новости», — более двадцати лет возглавляла издание, ко­торое во времена советской цензуры стояло в одном ряду с «Новым миром» и «Литературной газетой». «Знание — сила» стал одним из первых, кто начал писать об экологии как об общественно-полити­ческой проблеме. Отказ от проекта переброски северных рек в се­редине 80-х — это в том числе заслуга журнала и его главного ре­дактора. Не единственная и не главная. Самое важное заключалось в том, что при Нине Сергеевне Филипповой возник и живет до сих пор журнал, где выполняется главное условие развития науки и об­щества — свобода мысли».