Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

«Многие теперь, наверное, поняли, что было пережито в России в семнадцатом-восемнадцатом году, — пишет Дедков в мае 1992-го. — Тогда гнули страну в одну сторону, теперь — в противополож­ную... От того, что знал Гайдара, работал вместе с ним, то есть близ­ко наблюдал (в редакции «Коммуниста» — А.Т.), все предприятие, во главе которого он поставлен, кажется мне какой-то умственной, те­оретической затеей: вот приняли на редколлегии его, гайдарову, ста­тью, и теперь вот печатаем, да не в журнале, а — по живому впеча­тываем в тело, плоть России».

Ради пущего оправдания своей «затеи» закоперщики и апостолы шоковой терапии и безоглядной приватизации прибегали к своего рода ковровому бомбометанию, характеризуя весь предшествующий исторический период как беспросветную кровавую темь. И хотя Де­дков прежде сам писал о костоломной механике коллективизации и массовых репрессий, ему было невыносимо видеть, как, по его выра­жению, «расклевывают семьдесят лет жизни многих поколений». «Теперь я вроде бы попадаю в консерваторы, — дивился он. — Зато остальные, надо полагать, молодцы и прогрессисты...» Дейс­твительно, он наблюдал удивительные метаморфозы, когда в смир­нехонько пересидевших эпоху застоя (порой на весьма высоких пос­тах) вселился пылкий ррреволюционный дух: «несутся, размахивая сабельками, те же самые, что были на плаву и прежде... Только вчера они строили социализм, теперь принялись строить капитализм».

Оставаясь приверженцем своей давней мысли о «многомернос­ти» жизни, ее «ослушной пестроте», Дедков настаивал на том, что чохом осуждаемая нынче история революции и страны «состояла... из судеб миллионов людей, из их коротких земных сроков, из долгих лет труда и злоключений, из бесконечных усилий обрести достойное существование».

«Кто это, помыслив себя божьим судом и карающей десницей, честит всех подряд — поколение за поколением: изолгались, испод­личались, израболепствовались!.. — говорилось в его предисловии к «новомирскому» дневнику Алексея Кондратовича. — И вдомек ли бесстрашным обличителям, что, обличительствуя, славят они тем са­мым беспредельную силу тоталитаризма, явно завышая его унифи­цирующие возможности и принижая одновременно человеческое са- мостояние и ослушность?»

Как и подобает настоящему интеллигенту, Игорь Александрович был скромным человеком, писавшим незадолго до кончины: «И хотя пели: «И вся-то наша жизнь есть борьба», я оставлю это слово в по­кое: до «борьбы» я никогда не дотягивал, надо было иметь другой ха­рактер, но слова «противостояние» и «сопротивление» с прибавкой «духовное», «нравственное», я осмеливаюсь применить, чтобы как- то определить линию поведения и свою и своих дорогих друзей и то­варищей, которых я узнал в Костроме» (как это опять-таки присуще Дедкову — нежелание выделяться, приковывать внимание исключи­тельно к собственной персоне!).

Как видим, это «противостояние» осталось свойственно ему до самого конца.

История отечественной культуры знает немало дневников, став­ших подлинными памятниками времени при всей разительной раз­нице их создателей — от хладнокровных и осмотрительных «пока­заний» чистейшего свидетеля событий А.В. Никитенко до уже упо­мянутого А.И. Кондратовича, который, равно как и его товарищ по редакции Владимир Лакшин, делал свои заметки буквально в горяч­ке боя, где и сам сражался.

Записи Игоря Дедкова не просто по праву «прирастают» к на­званным свидетельствам, но, думается, займут среди них свое осо­бое место.

Из далеко не прекрасного костромского «далека» многое здесь увидено не только страстным участником литературной, да и обще­ственной, именно борьбы (тут уж позволительно не согласиться с ав­тором!), но и замечательно чутким и вдумчивым наблюдателем всей народной жизни, обступившей его в пресловутой провинции и сво­им «упрямым копошением» (его выражение) окончательно его де­формировавшей.

И, быть может; лучшим эпиграфом к дедковскому дневнику мог­ли бы стать слова, сказанные Игорем Александровичем еще в первой «новомирской» его статье:

«...Как неизбежно и существенно меняется самый характер и на­правленность взгляда, когда жизнь, в которую ты входишь и к кото­рой идешь со своими нуждами и заботами, вдруг приоткрывается тебе в ее собственных заботах и нуждах, когда она хотя бы отчасти обнаруживает пред тобой свою внутреннюю многомерность».

НА ЗАКАТЕ...

Тихого голоса звуки любимые...

Тургенев

Если вы думаете, что с переходом журнала «Знание — сила» во Всесоюзное общество «Знание» наступили тишь да гладь, Божья благодать, то глубоко заблуждаетесь. Не те были времена!

Начать с того, что один из сотрудников, как принято было вы­ражаться, не сработавшийся с Ниной, накляузничал новому, уже от «Знания», куратору журнала Ю.К. Фишевскому, будто в редакции неблагополучно с пресловутым «пятым пунктом», сиречь с нацио­нальным составом, и что повинен в этом главный редактор. Фишевский, как потом оказалось, был вовсе неплохим человеком, но то ли и сам недолюбливал евреев, то ли сообразовался с «духом времени». Во всяком случае, стал относиться к Нине не без опаски.

Было и помимо Фишевского кому сторожко наблюдать за журна­лом. Главным образом — со Старой площади, из ЦК КПСС.

Всяких можно было оттуда опасаться неожиданностей. Ничего не стоило, например, цековским блюстителям позвонить в пятницу, дабы Нина явилась по начальству в понедельник. Зачем — не гово­рилось. И без того очень нервная, она потом все двое суток места себе не находила, пересматривая последние номера журнала и гадая о причинах вызова.

Бывало, дело шло всего лишь о каком-нибудь очередном совеща­нии-инструктаже редакторов. Однако, случалось, что-то и впрямь вызывало «высочайшее» неудовольствие. И чего только не вменя­лось редакции в вину!

Поместили на обложку апрельского номера фотографию слона — нахлобучка: апрель — месяц рождения Ленина, а вы...

Или вот ленинская ссылка в Шушенское выглядит у побывавше­го там очеркиста не только не страшным наказанием, а чуть ли не идиллией: на охоту ходил, на коньках катался да еще песенку какую­-то пел на слова — сказать страшно! — Цедербаума (ох, опять эти...), то есть Мартова! будущего лидера меньшевиков! Ну, и что, если они в ту пору еще не разошлись по разные стороны баррикад и даже дру­жили?! Все равно — грубейшая политическая ошибка!

В одной статье о народовольцах усмотрели чуть ли не инструк­цию для современных террористов. Интереснейшая серия статей о России давно прошедших веков стала поводом для нравоучения: де­скать, подлинная история нашей страны начинается с семнадцато­го года!

«Мне граф Орлов мораль читал», — вспоминал некогда Некрасов о своих собеседованиях с шефом жандармов. Нину, слава Богу, от­читывали всего лишь инструктора отделов культуры и пропаганды или — бери выше! — сам Севрук, уже чином поболее, «прославив­шийся» своими яростными нападками на «новомирскую» прозу Ва­силя Быкова о войне. Как раз он-то и требовал вести «летоисчисле­ние» с Октября семнадцатого.