Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Это был умный, начитанный, едко-скептический человек, имев­ший большой авторитет в редакции, но никогда не использовавший это кому-нибудь во вред, хотя и способный весьма зло «огрызнуть­ся» когда задевали интересы его отдела. Жизнь, видимо, крепко пот­репала его и научила не лезть на рожон, не ввязываться в борьбу, ежели она прямо тебя не касается.

Забегая вперед, скажу, что когда в 1955 году новый главный ре­дактор журнала А.В. Софронов устроил на редколлегии «проработ­ку» и моего отдела, и меня лично как критика (включая статьи, опуб­ликованные совсем в других органах печати), Ступникера как-то «не оказалось» на заседании (как он мне потом объяснял, он ушел сразу же после рассмотрения другого вопроса, а про этот не знал). Вполне возможно, что он был в щекотливом положении: вступаться за меня ему, еврею сугубо пенсионного возраста, было небезопасно. «Заслу­женный отдых» мог бы весьма угрожающе приблизиться.

Несколько лет спустя Александр Максимович все же оказался на пенсии и доживал век в новом отдаленном районе и в весьма стес­ненных обстоятельствах. Вдова Кудрейко Л.И. Шестакова жалова­лась мне на полную непрактичность его милой, красивой и больной жены и говорила, что Ступникер вынужден распродавать свою хоро­шую библиотеку.

Увы, я очень редко навещал его, хотя мы до конца оставались в са­мых лучших отношениях, и на мои присылаемые ему книги он неиз­менно отвечал подробным письмом.

В описываемую же пору я был для него «племя младое», и узнав, что мне «уже» двадцать шесть, он с веселым ужасом обратился к со­седу Кудрейке: какие, мол, они-то оба старики!

Прекрасно я «сосуществовал» с этими «стариками»!

С фронтовых лет знал Сурков и постоянно печатавшегося в «Огонь­ке» художника Ореста Георгиевича Верейского, и некоторых фотокор­респондентов (о том, что первым, кто запел «Землянку» под гитару, был один из них — Михаил Иванович Савин, широко известно).

Самым оживленным местом в редакции, пожалуй, были комна­та фотоотдела и кабинет его заведующего, полного сурковского тез­ки — Алексея Александровича Вольгемута. Тут целыми днями была толчея, что очень досаждало вольгемутовскому соседу — заведую­щему отделом апорта, грузному, тяжело нависавшему на костылях Мартыну Ивановичу Мержанову. И вот прихожу к нему однажды и столбенею: такая тишина, и ни души, кроме Мартына Ивановича, который тут же и откомментиро­вал ситуацию:

— Он, дурак, думает, что он в отпуске! Это я в отпуске!!!

Да уж — совсем не то что обычно: «Куда задевались эти фото? Савин, где ваш репортаж? Где пропадает Санько? А подписи, под­писи где?!»

Ироничный технический редактор Лева Шуман, изо дня в день все это наблюдавший, рассказывал: идет фотография знатной доярки со своей рекордисткой-коровой; а ну-ка, думает — и в простецкой подпи­си: «Доярка Петрова со своей любимицей» дописывает после фамилии доярки: «(справа)». Все смотрят, все... утверждают (справа? справа!), несут по начальству, сдают в номер. «Я уж сам испугался, — говорил Шуман, — и где-то в сверке потихонечку вычеркнул это «(справа)».

Не обходилось, не обходилось ни без ошибок, ни без всяких «ля­пов». В конце сороковых в журнал на практику пришла из институ­та Галина Стефановская. Дело в субботу. Куда ее деть? Чем занять? Слава Богу, вспомнили: есть такая тошная для всех сотрудников обя­занность: когда идут чистые листы, полагается их прочесть «на све­жую голову»: нет ли чего экстраординарного? Тоска смертная, а тут было кого сосватать. Сажают Галю, терпеливо объясняют: читай, но особо не придирайся — по части стиля, только если что-то совсем из ряда вон, ошибка ужасная. Поняла? С Богом, и с плеч долой!

Не тут-то было: через полчала приходит, красная, к ответствен­ному секретарю: «Что-то тут как-то неловко сказано...». Вот, думает, нашелся Флобер на мою шею! Брезгливо тянется за дрожащим в ру­ках дебютантки листом, со вздохом разыскивает строку и... Хвать за телефонную трубку: остановить печать! Немедленно!!!

Гале трясут благодарно руку, обещают после института в штат взять (и взяли, десятки лет потом проработала!).

А в чем дело-то было? В крохотной заметке — финальная фраза: «В заключение праздника участники состязались в качестве колхоз­ных жеребцов». Вся Москва смеялась бы!

Борис Сергеевич Бурков пришел в «Огонек» после работы в те­оретическом партийном журнале «Большевик» (до того он редакти­ровал «Комсомольскому правду»), и ему, видимо, наш шеф поначалу показался вольнодумцем, а сам коллектив — требующим более жес­ткой руки. В этом «новичка» укреплял и первоначально избранныйим в советчики Алексей Степанович Абраменков. Человек бездарный и малообразованный, он был пустым местом в отделе очерка, отку­да его сплавили в подручные к ответственному секретарю Константи­ну Васильевичу Смирнову, который себя работой не утруждал. Абра­менков же стал ретиво читать все поступавшие из отделов материалы, делать самые дурацкие замечания, бегать по начальству с выловлен­ными ошибками — или тем, что ему таковыми показались. Все глухо роптали на эту активность, но Буркову на первых порах она пришлась по душе, пока он не разобрался, что к чему, и не сплавил Абраменкова в «Большевик» к общему и своему собственному облегчению.

И остался тот в памяти строчками из «огоньковского» фольклора. В 1952 году в журнале была напечатана стихотворная азбука С. Мар­шака «Веселое путешествие от А до Я». И на очередном капустнике фигурировала поэма «Веселое путешествие от Абраменкова до Яр­цева», которая начиналась эпизодом путешествия с Алексеем Степа­новичем в редакционной машине:

Абраменков который день

Сердит на дерзкий бюллетень (т. е. стенгазету — А.Т)

Он с нами ехал молча,

До края полный желчью.

Нам стало так не по себе,

Что мы сошли у буквы «Б».

Ко мне Бурков отнесся настороженно, — думаю, опять-таки не без «подсказок» Алексея Степановича, с которым мы одно время сидели в одном кабинете и явно не нравились друг другу. В его глазах уже то было серьезным криминалом, что я никак не задумывался о «процент­ной норме» авторов «не с теми фамилиями». На это мне пенял, правда, осторожно и мягко сам Бурков (как-никак одна кампания только что отшумела, вторая — с делом врачей — стремительно приближалась).

Первое «признание», которое я получил у Бориса Сергеевича, вы­глядело довольно своеобразно. Все сотрудники журнала по очере­ди исполняли обязанность дежурного редактора, то есть читали уже сверстанный номер и делали свои замечания и поправки. На пер­вых порах, когда дело доходило до меня, Бурков выслушивал мои предложения с явной неохотой, тем более, что я задевал его за жи­вое, «посягая» (конечно, весьма умеренно) на помпезность, с кото­рой писалось об успехах страны и мудрости партии, или сомневаясьв справедливости приписывания большинства открытий и изобрете­ний именно русской смекалке.