Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Хмуро выслушав мои доводы, Борис Сергеевич не раз говорил: «Нет, оставим так!», и мы переходили к следующей статье. Однако потом он все чаще некоторое время спустя обращался к ведшей но­мер заведующей бюро проверки:

— Варвара Викторовна!

Варвара Викторовна Кошкарева, дочь известного большевика Но­гина, чьим именем долго называлась московская площадь, — чело­век умный, независимый, резкий; к чести Буркова надо сказать, что он быстро оценил ее деловые качества.

— Давайте-ка вернемся к той полосе... Знаете, пожалуй, испра­вим тут так (далее следовала или моя «редакция» или, во всяком слу­чае, нечто подобное).

И, наконец, на каком-то совещании, говоря о всяких своих несо­гласиях со мной, Бурков счел нужным рыцарственно заметить, что вот когда я читаю номер в верстке, то он знает, что все будет прочи­тано очень внимательно. Что ж, как говорится, и на том спасибо!

Вообще Борис Сергеевич вскоре понял, что ничего зловредного в редакции не было, и вскоре стал «своим» в коллективе.

Мне лично в «Огоньке» жилось совсем неплохо, но становилось как-то скучновато. Отдел критики и библиографии был издавна ори­ентирован лишь на рекомендательные отзывы, и даже о слабостях в целом хорошей книги по большей части упоминалось весьма бегло. А тут порой появлялись такие «перлы», что просто руки чесались.

Так, в 1951 году издательство «Молодая гвардия» презентовало нам для рецензирования целую кипу своих новинок, и в том чис­ле сборник стихов Василия Захарченко, главного редактора журнала «Техника — молодежи» и одного из рьяных пропагандистов исклю­чительных, порой совершенно мифических, заслуг отечественных ученых и изобретателей буквально во всех областях знания.

Составленный захарченковскими единомышленниками, среди ко­торых особым цинизмом отличался Владимир Орлов, сборник очер­ков «Рассказы о русском первенстве» побил, кажется, все рекорды в этом отношении. К тому же эта группа перестаралась и в области са­морекламы, организовав чуть ли не двадцать шесть самых востор­женных рецензий. Как пел Вертинский, «даже в нашем добром небе были все удивлены».

Псевдопатриотический пафос Захарченко отчетливо проявился и в сборнике его стихов, временами приобретая уже какой-то пародий­ный характер. Так, среди обличений западных капиталистов можно было прочесть, что они — страшно подумать! — «нагим девицам за спиной народа (?!) дипломы раздавали за породу!». Ну, никаких сил промолчать не было! Написал я небольшую рецензию и поначалу думал напечатать ее «у себя», в «Огоньке». Однако Сурков, прочи­тав сие сочинение, вернул его мне со смешливым вопросом: «Что вы хотите этим сказать?» То ли связываться с этой шайкой не хотел, то ли вправду нарушала эта рецензия привычные «огоньковские» рам­ки, — Бог весть! Отнес я отвергнутую в «Новый мир». Там вроде к ней отнеслись потеплее, в особенности так называемый внутренний рецензент Владимир Борисович Келлер-Александров, близкий Твар­довскому человек, но почему-то и здесь дело не сладилось. И только в «Литературной газете» Симонов, посоветовавшись со своим тог­дашним заместителем Б.С. Рюриковым, отважился.

Другой, тоже характерный эпизод из числа моих «несогласий» с Сурковым произошел, когда умер Бунин. Я пошел к редактору и предложил все-таки попросить кого-нибудь вроде Федина написать небольшой некролог. «Все-таки» — потому что Иван Алексеевич числился «белоэмигрантом». Увы: Сурков не покинул «партийных позиций», — да не знаю, хватило бы ли духа и у Федина «прокукаре­кать» такое в пору, когда и слабенькой-то «оттепелью» едва повеяло. А ведь буквально через год-полтора тот же «Огонек» принялся изда­вать сочинения Бунина в качестве приложения!

Но, завершая рассказ об «Огоньке» и его главном редакторе этих лет, хочу повторить, что, как бы я ни «построжел» к Суркову (о чем легко судить, сравнивая мои статьи о нем разных лет), с какой-то грустью вижу я, как снующие на углу Пушкинской площади и Тверс­кой люди и посетители местного «Макдоналдса» равнодушно и без­участно скользят глазами по памятной доске на доме, где жил поэт.

На последней страничке «Огонька» рядом с неизменным крос­свордом печатались всякие мелкие заметки, а внизу помещался спи­сок членов редколлегии во главе с главным, чья фамилия была выде­лена особой строкой.

И вот однажды приходит в редакцию якобы перепуганное и со­болезнующее читательское письмо: что такое, дескать, случилось с Сурковым, почему он так ужасно изменился, судя по тридцать вто­рой странице? Смотрим: ба-атюшки мои, а там в заметке про зоопарк большая фотография бегемота поставлена так, что прямо под ней стоят — и выглядят подписью к снимку — слова: «Главный редактор — А. Сурков».

Забавный ляп, как тогда выражались? Ан вышло прямо-таки предзнаменование: объявился-таки вскоре у нас страшенный бегемот в роли главного редактора! И был это, как долго и почтительно значилось во всяких печатных изданиях, вплоть до выпусков «Исто­рии советской литературы», — «известный поэт и драматург» Ана­толий Владимирович Софронов.

Земляк его и тоже писатель, добрейший Владимир Дмитрие­вич Фоменко уверял, что во времена их общей ростовской юнос­ти «Толя» был хорошим парнем и даже кинулся спасать кого-то, тонувшего в Дону. Однако за несколько лет до того, как объявиться в «Огоньке», он уже был известен тем, что не только никого не спасал, а, напротив, безжалостно топил «безродных космополитов», особен­но если кто из них имел неосторожность неодобрительно отозвать­ся о его произведениях.

Написал, например, критик Данин острую статью о софроновских стихах, да еще озаглавил ее «Нищета поэзии», и надолго превра­тился в мишень для самых разнузданных обвинений в антипатрио­тических взглядах и поведении (даром, что честно воевал, а будучи в окружении, вынес на себе раненого товарища). Но уж ежели тебе по нраву не Софронов, а такой же, как ты сам, космополит Пастер­нак, — то, как сказано у Маршака, получи и распишись!

На том «карьера» критика и кончилась. Слава Богу, что человек он был талантливый и нашел себе спасительную нишу в научно-по­пулярной литературе, став автором целого ряда замечательных книг, в том числе биографий Резерфорда и Нильса Бора. Но до этого еще дожить надо было. А пока что пришлось литературу оставить.

Софронов же рос, как на дрожжах, забирая силу в руководстве Со­юза писателей и нахраписто пробивая на сцену свои пьесы. Не всегда это получалось гладко: за некоторые автора критиковали, но так ле­гонько и снисходительно, что это отнюдь не мешало его дальнейшему «творческому», а скорее — административно-хозяйственному росту. И можно только догадываться, каким кровавым и зловонным волды­рем вздулся бы он, не оборвись со смертью Сталина охотничий гон на «убийц в белых халатах» и всяких там Гроссманов и Казакевичей. Теперь же в руководстве Союза писателей пришлось произвести кое-какие замены (косметический ремонт своего рода). И хотя, как гласят преданья, Анатолий Владимирович говорил главному литера­турному вождю Александру Фадееву, торопившемуся брезгливо от­страниться от своего недавнего активиста: «Саша, я тебе еще при­гожусь!», пришлось одному из дотоле главных действующих лиц в красивом особняке на улице Воровского (прежде и теперь — Повар­ской) перебраться на улицу «Правды», 24 в «Огонек».