Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Так вот, в 1955 году после окончания вечера Слуцкий сказал мне, что реабилитированный Смеляков только что вернулся и предложил поехать к нему.

На квартире поэта в Трубниковском переулке мы застали боль­шое сборище его коллег и, естественно, застолье в полном разгаре. И тут то ли сам хозяин, то ли кто-то из гостей припомнил, что неза­долго до смеляковского ареста я писал рецензию на его стихи, в ко­торой были и критические замечания. Напечатана она не была, но тем не менее вокруг меня в этой компании возникла некая «полоса отчуждения», за что Ярослав Васильевич несколько дней спустя при встрече хмуро извинился.

Вскоре была опубликована его поэма «Строгая любовь», на кото­рую я тут же отозвался в высшей степени хвалебной статьей. Откли­кался и на другие его новые стихи, а Смеляков в свою очередь, види­мо, не без интереса прочел мою книгу о Щедрине (о его своеобраз­ной реакции на нее сказано в другом месте сих мемуаров).

Увы, в последние годы его жизни случился досадный конфликт, в котором, бесспорно, была немалая моя вина.

К тому времени Смелякова ценили уже не только коллеги и чи­татели, но и начальство, в какой-то мере стремившееся воздать ему должное за все, что было, премиями и прочими знаками уважения и к тому же видевшее в нем едва ли не самого стойкого и искреннего певца советской власти, число которых уже заметно поредело. Были в «верхах» и те, кому пришлись по душе, к счастью, немногочисленные выпады Смелякова по «инонациональному» адресу, например, против «этих лилей и этих осей», то есть близких Маяковскому Бри­ков (хотя в других стихах он с грубоватой нежностью писал о «древ­нерусском еврее» Антокольском).

Страшно изранив и надорвав поэта, из него теперь сотворяли фи­гуру неприкосновенную, спуская ему и пьяные выходки, и другие срывы. По собственному точному определению, он «с добротою раз­драженной» тянулся к молодым поэтам, но бывало, что доля раздра­жения была и непомерной, и несправедливой.

А чего стоит запоздалая нотация, которую он прочел в своих сти­хах ...Наталии Николаевне Пушкиной, в чем потом неловко, сбива­ясь на новые колкости, оправдывался («Извинение перед Натали»)! Бывали случаи и похлеще. Недаром в стихах, речь о которых впе­реди, Владимир Корнилов не посчитал возможным умолчать о «по­хабстве» иных смеляковских интервью.

В эту-то пору несмолкающих похвал в «Новом мире» в 1967 году была напечатана моя рецензия на сборник Смелякова «День Рос­сии», в которой при общей бесспорно положительной оценке были высказаны некоторые замечания. Большинство из них поныне ка­жутся мне справедливыми. Однако за одним существеннейшим ис­ключением.

Как известно, своих, крайне немногочисленных стихов о былых мытарствах («Земляки», «Шинель», «Письмо Павловскому») Смеля­ков не печатал, да и вряд ли бы смог это сделать: к концу 60-х годов критика Сталина и упоминания о его преступлениях все более «свер­тывались».

В этой связи меня как-то задела и огорчила вступительная строфа в стихотворении «Воробей»:

До Двадцатого до съезда

Жили мы по простоте

Безо всякого отъезда

В дальнем городе Инте.

Строки эти показались тогда и небрежными, и легковесными до кощунства, и лишь много позже мне стала слышаться в них горькая и хмурая ухмылка, невеселое ерничество над судьбой. Запоздало ка­юсь в своей глухоте. Такое вот «извинение перед Смеляковым»...

Ярослав Васильевич очень обиделся на всю рецензию в целом и при встрече, как говорится, в присущей ему манере, обматерил меня. Что ж — поделом, если тебе невзначай медведь на ухо наступил!

Поразительна фотография этих лет, запечатлевшая Смелякова с Твардовским: последний на снимке еще пышет здоровьем, силой, задо­ром — этакий «буй-тур» то ли после какой-то горячей схватки с против­никами, скажем, на заседании секретариата Союза писателей, то ли в ожидании ее, а рядом — тщедушный, исхудалый Смеляков. И подумать только, что «буй-тур» уйдет из жизни годом раньше изможденного со­беседника, в котором, кажется, уже чувствуется смертельный недуг!

...Как же я рад, что успел еще раз тогда написать о нем, на сей раз исключительно о сильных сторонах его поэзии и литературной де­ятельности!

«Есть в этом человеке, — говорилось в моей небольшой «извес­тинской» заметке, — нечто от гоголевского Тараса Бульбы. Его спо­ры с поэтической молодежью временами походят на знаменитое под­трунивание старого «лыцаря» над сыновьями. Он готов даже схва­титься с ними «на кулачки» и потом восхититься «противником»: «Да он славно бьется! ...Добрый будет казак!» И немало наших мо­лодых Остапов выросло под это ворчливое пестование...».

«Так писал я два года назад (это уже из некрологической статьи, вышедшей в день прощания с поэтом — А.Т.), но не досказал тогда, быть может, самого главного в этой аналогии. Смеляков был уже тя­жело болен. И, читая его новые стихи, трудно было не вспомнить, как Бульба даже в предсмертный час зорко глядел туда, где бились его товарищи, и, собрав всю силу голоса, слал им последний наказ.

«А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и ра­зостлался пламенем по дереву...».

Много лет спустя мы с вдовой поэта Татьяной Валерьевной Стрешневой принялись готовить собрание его сочинений. Я уже на­писал предисловие, когда выяснилось, что издание не состоится: шел последний год горбачевской «перестройки», на горизонте уже клубились «реформы».

Вслед за этим ударом Татьяну Валерьевну настиг другой: скоро­постижно умер сын... Она ненадолго пережила его: по своим пере­водческим делам поехала в Среднюю Азию, там не стало и ее.

С грустью вспоминаю недолгое знакомство с этой милой и скромной женщиной, наши совместные труды на бывшей фадеевской даче, кото­рую предоставили Смелякову, где висели портреты предков Стрешневой, небезызвестных в отечественной истории бояр, и другие старин­ные картины. Тягостно думать, куда все это подевалось: невестка Тать­яны Валерьевны была совсем чужой ей человек, а сверх того пила...

Ныне Смеляков разделил судьбу многих поэтов ушедшей эпо­хи — забвенье, а то и бессовестное поношенье.

Уж его-то большую, угловатую фигуру теперь так легко «поймать на мушку», так просто переадресовать самому поэту давние строчки из его «Кладбища паровозов»:

Стали чугунным прахом

ваши колосники.

Мамонты пятилеток

сбили свои клыки.

Или насмешливо процитировать разные его высказывания: «На­стоящий поэт не может не быть коммунистом», и т. п.

Но неужели и впрямь написанное Смеляковым отныне уподобит­ся для читателя ржавеющему где-то на боковых путях железнодо­рожному составу?

В ваших вагонах длинных

двери не застучат.

Женщина не засмеется,