Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Через три года глава дома умер. Я был тогда некоторое время от­ветственным секретарем секции критики новообразованного Мос­ковского отделения Союза писателей и занимался делами, связанны­ми с этими похоронами (отнюдь не только по долгу службы!).

Вдова, М.И., как я буду далее ее называть, держалась удивитель­но, а по поводу написанного мной некролога сказала: «Спасибо вам от...» — и назвала фамилию мужа.

Вскоре была создана комиссия по его литературному наследству, куда ввели и меня.

Во время просмотра груды материалов мы с М.И. стали совсем часто встречаться. У меня уже был некоторый опыт составления посмертных изданий, когда кое-кто из вдов, не во гнев им будет ска­зано, чрезвычайно ревниво относились к каким-либо критическим замечаниям о произведениях супругов и порой из вполне понятных житейских соображений желали, чтобы эти сборники были как мож­но объемнее.

М.И. же просто поразила меня совершенной объективностью по отношению к мужниному наследию. Потом выяснилось, что она и раньше часто была не согласна с ним, особенно, когда он, поддава­ясь духу времени и давлению «свыше», отступался от своих давних симпатий и даже от ранее сказанного.

Мы все чаще и все доверительней разговаривали. Вероятно, ей было со мной легче, чем со многими давними знакомыми, одни из которых не одобряли его вынужденного лавирования в оценках, дру­гие же просто не видели особой необходимости поддерживать отно­шения с вдовой еще недавно заметного и отчасти влиятельного ли­тературного деятеля.

Да и тень этой недавней кончины отпугивала. Кто-то пригласит М.И. в театр, и, увидев ее там, писатель Георгий Гулиа прямо-таки отпрянул, будто, по ее выражению, увидел перед собой смерть.

Она знала о моих семейных неурядицах: покойный однажды ска­зал ей о нас с моим институтским приятелем Володей Огневым, ко­торый тоже разводился: «Мальчики пошли на второй круг!». (Сам он их прошел немало, и, поскольку был неистовым библиофилом, на­смешники изображали очередной его уход так, будто сам-то он вы­ходит налегке, с чемоданчиком, а за ним грузчики чуть ли не шкафы с книгами несут).

Однажды у себя дома, где М.И. бывала, хотя куда реже, чем я у нее, я признался ей, что мое нынешнее состояние напоминает сти­хотворение бурно тогда возвращавшегося к читателю после много­летнего замалчивания Бунина, которого и она очень ценила:

...синие подснежники цветут,

и под ногами лист шуршит дубовый.

И ходят дождевые облака.

И свежим ветром в сером поле дует,

И сердце в тайной радости тоскует,

Что жизнь, как степь, пуста и велика!

Думается, что это ощущение объяснялось отнюдь не только на­супившей «личной» свободой, но и «дуновением» оттепели.

Мы виделись уже по самым разным поводам. Как-то М.И. вдруг отправилась со мной на просмотр отнюдь не какого-либо сенсацион­ного, а вполне рядового документального фильма (об известном пла­не ГОЭЛРО), рецензию на который мне заказали. А, уехав в коман­дировку на Дальний Восток, прислала оттуда довольно пространное письмо о своих впечатлениях (забегая вперед, скажу, что впоследс­твии неоднократно откликался в печати на ее превосходные очерки и другие книги, ею написанные).

М.И. была очень по-женски обаятельна, умна, остра на язык (вре­менами даже несколько кокетничая «фривольными» оборотами). Но меня, конечно, сдерживала память о ее недавней потере (лишь потом я постепенно узнал, что к мужу она в их последние годы заметно ох­ладела). Быть может, теперь она втайне слегка досадовала на «кор­ректность» и ровность наших отношений? Во всяком случае, когда мы по какому-то случаю вдвоем распили бутылочку легкого вина, М.И. потом «пеняла» мне, что ее подпоил, а сам ушел. Шутила?..

Я вообще влюбчив, но при этом застенчив. И хотя в ту пору пе­режил скоропалительные и вполне «плотские» романы, но они были порождены скорее ощущением все той же пресловутой свободы. М.И. же была для меня не чета тем, другим женщинам.

Уже потом, когда на смену этому «кружению сердца» пришло на­раставшее увлечение будущей женой (с которой одной из первых я познакомил М.И.), в каком-то разговоре я полушутя, полувсерьез сказал, что происходившее между нами летом 1956 года напомина­ет мне несостоявшийся роман Жана Кристофа с Сабиной — прелес­тнейшие страницы роллановской книги, где тянущиеся друг к другу терон, однако, никак не могут отважиться на решительный шаг, сму­щаемые даже самым нечаянным прикосновением.

Впрочем. М.И. нисколько не походила на очаровательную в своей робости Сабину, да и не возникало у нас таких ситуаций, как в зна­менитом романе, где влюбленным случилось заночевать в соседних комнатах.

Помните?

«Кристоф лежал с открытыми глазами. Он думал, что она рядом, под одной с ним крышей, только стена разделяет их. Из комнаты Са­бины не доносилось ни звука. Но ему казалось, что он видит ее... А по ту сторону двери стояла босыми ногами на каменных плитах дрожащая от холода Сабина.

И так они ждали, они не решались».

Стена же, разделявшая нас, была фигуральной, но, может быть, даже труднее преодолимой. С М.И. жили мать и сын-подросток, только что потерявший любимого отца.

Слава Богу, что у нашей истории хотя бы не было столь печально­го, как у Роллана, конца (простудившаяся в ту ночь Сабина умерла). Напротив, моя героиня еще долго находилась в самой прекрасной «форме» и, подозреваю, продолжала пользоваться успехом у нашего брата, И отношения у нас с женой были с ней самыми дружескими, ничем не омрачаемыми.

Очень нескоро годы стали брать свое, и тогда М.И. повела затвор­ническую жизнь, самолюбиво не желая представать перед знакомы­ми стареющей, слепнущей женщиной.

Но и теперь, когда ей звонишь, в трубке раздается все тот же энер­гичный и по-прежнему слегка кокетливый голос: «Здравствуйте, дру­жочек! Очень рада вас слышать...»

Как знать, остались ли бы мы друзьями, кабы все обернулось по-другому, если бы мы в то давнее лето воспользовались обоюдной свободой?

А все же признаюсь, что покривил бы душой, сказав, будто бы ни­когда не посожалел о нашей тогдашней «стойкости».

Но будем благодарны судьбе за все. В «золотом списке золотых людей» (выражение А.Я. Бруштейн), которых я повстречал за жизнь, есть и драгоценное имя «Сабины».

ВСТРЕЧА В БУРНОМ «МОРЕ»

Всегда был Плюшкиным: жалел выбросить какую-нибудь, вроде бы уж не нужную вещь, копию давней статьи, старую записную книжку. Даже сам над собой посмеивался.

И как же я был благодарен этому скопидомству, когда недавно, после смерти жены, разбирая свои бумажные завалы, обнаружил членский билет Центрального дома литераторов с календарем на 1956 год, а там среди всего прочего пометки: «19 марта, 3 часа — редколлегия, 1 апреля — Филиппова».