Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Вскорости кочетовская газета, критикуя наш журнал и в частнос­ти меня, припомнила это выступление и не поскупилась на весьма пространную характеристику его:

«...А. Турков не только решительно взял под защиту те произведе­ния в сборнике «Литературная Москва», которые были справедливо раскритикованы нашей общественностью (! — А.Т.) как нигилисти­ческие, но и постарался подвести «теоретическую» базу под подоб­ного рода ложные тенденции.

Завершая выступление... А. Турков поучал свою аудиторию: «Не надо, чтобы писатели подчас попадали в положение Василия Терки­на, который, вырвавшись вперед в наступлении, угодил под огонь собственных батарей».

Фраза эта — после всего сказанного оратором — обретала особый смысл. В ней обнаруживалось стремление вывести из-под критики тех писателей, которые забыли об основных задачах советской литературы, увлеклись односторонним «разоблачительным» изображением жизни.

Сама критика подобных произведений расценивалась А. Турковым как ошибочная и неуместная, ибо именно их авторы, с его точки зрения, и оказывались людьми, «вырвавшимися вперед», то есть такими, на ко­торых надо равнять всю нашу литературу! Что это, как не полная утра­та критериев, необходимых при оценке явлений литературы?!»

Эту «популяризацию» моей речи остается дополнить пояснени­ем насчет таинственной «теоретической» базы. Считая ереминскую статью «показательной для появившихся в нашей критике ме­рок» и предупреждая против злоупотребления упреками в нигилиз­ме, я процитировал язвительные слова Салтыкова-Щедрина, вновь, на мой взгляд, приобретшие острую злободневность:

«Нигилизм» был своего рода откровением. Во-первых, эта клич­ка привлекла все сердца своей краткостью, а, во-вторых, она дала возможность людям толпы сваливать в одну кучу все лично для них неприятное, тревожащее, не соответствующее их личному темпера­менту и т. д. Видя попытки критически отнестись к действительнос­ти, эти люди пугались, сомнительно покачивали головами и не зна­ли, примкнуть ли им, или попробовать отразить. И вот, в эти минуты сомнения, когда уже чуть было они не решились «примкнуть», явил­ся на выручку «нигилизм»... С тех пор эти господа успокоились и на всякий более или менее тревожного свойства вопрос отвечали зара­нее намеченным решением: «Э, батюшка, это все нигилизм!».

Добавлю, что с тем, что я говорил о попавших под огонь собс­твенных батарей, солидаризировался выступавший после меня Ев­гений Евтушенко, очень выразительно прочитав стихи Александра Межирова:

Мы под Колпином скопом стоим,

Артиллерия бьет по своим.

Снова наша разведка, наверно,

Ориентир указала неверно.

.....................................

Надо, все-таки, бить по чужим,

А она по своим, по родным.

Но «артиллерия» не унималась. Вступали в дело новые силы. Константин Федин, руководивший тогда столичной писательской организацией, сначала было защищал «Литературную Москву», но вскоре отступился от коллег и примкнул к их судьям. Осудил роман Дудинцева Симонов, прежде его напечатавший в «Новом мире», и поторопился опубликовать — и не где-нибудь, а в улюлюкавшем во всю софроновском «Огоньке» — дурно пахнущий рассказ «Лель», расписывавший предательское поведение одного русского интелли­гента (именно интеллигента!) на оккупированной фашистами терри­тории. Больно и горько было слушать, как на очередном «прорабо­точном» собрании стареющий Павел Антокольский вдруг заявил, что ему впервые стало стыдно своей причастности к интеллигенции. Вспоминался Некрасов;

Завидев облачко над фактом,

Как стушеваться мы спешим!

Как ненавидим, как клевещем,

Как ретроградам рукоплещем,

Как предаем своих друзей!

Какие слышатся аккорды

В зловещей оргии тогда!

Какие выдвинутся морды

На первый план! Гроза, беда!

Облава — в полном смысле слова!

Смешались в кучу — и готово:

Холопской дури торжество.

Мычанье, хрюканье, блеянье

И жеребячье гоготанье:

- Ату его! Ату его!

Не обошли вниманием и наш новорожденный журнал. На него обрушился град статей с весьма красноречивыми заголовками: «Не на главном направлении» Виктора Панова в «Прааде», «Так ли надо воспитывать молодежь?» Бориса Соловьева в «Литтазеге», «Никудыки» — в «Известиях», где автор, поэт Василий Журавлев, вос­пользовался этим словечком из иронического стихотворения начи­нающего поэта Валерия Тура и переадресовал его чуть ли не всем юным дебютантам журнала.

К чести нашей редколлегии, ее молодые члены спокойно относи­лись ко всему происходящему и вообще держались стойко, сочиняя эпиграммы на своих зоилов («Нас Котенко — как котенка за но­жонку да об стенку!» и пр.).

Как ни печально, исключение составлял лишь наш главный. До­шло до того, что, встретившись с автором, пожалуй, самой доносительской статьи — Борисом Соловьевым, Александр Николаевич за­явил, что полностью с ним согласен. Узнав об этом, я в самой резкой форме высказал Макарову свое мнение на сей счет.

Явно испортились его отношения и с Ниной Сергеевной, и од­нажды это проявилось весьма неожиданно. Она должна была зачем-то приехать к нему домой и, как это, увы, с ней случалось, замет­но опаздывала. По-видимому, Александр Николаевич с женой столь раздраженно обсуждали друг с другом и эту задержку, и ее вообще, что, когда она, наконец, вошла в прихожую, огромная овчарка, уло­вив неприязнь хозяев, кинулась к горлу гостьи!

В конце 1957 года наш журнал намеревались обсуждать на сек­ретариате Союза писателей. Ничего хорошего мы не ожидали. Толь­ко что приказала долго жить, как выражались встарь, «Литературная Москва», сняли Атарова. Произошли первые выступления Хруще­ва на встречах с художественной интеллигенцией, когда он в крайне грубой форме говорил о Маргарите Алигер, и эти кое-как отредакти­рованные высказывания не только были опубликованы, но и выдава­лись за глубокие и мудрые руководящие указания, очередное «исто­рическое» событие. (Один лишь писатель Василий Александрович Смирнов, сам рьяный проработчик, сгоряча и спроста заявил, что Хрущев не сказал ничего нового. И, представьте, пострадал за прав­ду, лишившись секретарского поста).

Вновь распоясались такие заядлые погромщики, «герои» борьбы с космополитизмом, как Николай Грибачев и Анатолий Софронов, который именно тогда ернически заявил с одной из трибун: «Долго в цепях нас держали».

Мои «огоньковские» знакомцы обеспокоено рассказывали, что на столе у последнего уже лежит комплект «Молодой гвардии», и, вспо­миная его разнузданные статьи этих месяцев, можно было предста­вить, как он будет слоноподобно танцевать на наших «идеологичес­ких ошибках».

Мы подозревали, что бедный Макаров не просто все их призна­ет, но, хуже того, выдаст с головой «сообщников» и «подельников», в первую очередь своего «зама» да и меня, грешного, которого выше­упомянутый Борис Соловьев, с кем я нередко полемизировал как ус­тно, так и в печати, называл главным виновником «неверного» вос­питания молодежи.