Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Вот Николай Павлович в другой квартире, у найденной им падче­рицы одного из первых блоковских биографов — В.Н. Княжнина, но муж хозяйки величаво негодует, сочтя «неуместным» интерес гостя к «каким-то старым бумагам».

А где-то припоминают, что были, были какие-то письма и отыс­кивают их... в корзинке, где спит кошка. Легко представить, в каком они виде!

Навсегда останусь благодарен Николаю Павловичу не только за позволение воспользоваться некоторыми документами из его собра­ния и за существенные замечания, сделанные при чтении рукопи­си моей книги, но и за всю атмосферу, которой дышала его, тогда единственная, комната, где просто глаза разбегались от обилия фотографий, книг, рисунков, да и «всякой всячины»: была там, к приме­ру, игрушечная пушечка, принадлежавшая ближайшему другу поэ­та Е.П. Иванову, из которой Блок любил «стрелять» и которую вдова Евгения Павловича подарила Ильину впридачу к ценнейшим днев­никам и мемуарным наброскам мужа.

Не забыть и ликующий голос обычно сдержанного Николая Пав­ловича в телефонной трубке: ему стало известно, что моя книга уже продается в магазине на Новом Арбате и за ней стоит очередь!

Очень подробные и благожелательные отзывы о книге прислали не только «новичок» Горелов, с которым нас потом связала много­летняя дружба, но и такие «блоковеды со стажем», как Жирмунс­кий, Николай Сергеевич Ашукин, Дмитрий Евгеньевич Максимов, Павел Петрович Громов и молодой, но уже отлично зарекомендовав­ший себя Леонид Константинович Долгополов, вошедший затем в круг моих близких знакомых. А Евгений Борисович Тагер впоследс­твии как-то даже сказал, что «такой книги у нас еще не было».

Иному читателю эти строки покажутся нескромными, и я вынуж­ден сознаться, что «похвастаться» меня, в частности, побудило одно обстоятельство, отдаленное от описываемого времени более чем на треть века.

Вопреки макашинскому предсказанию, судьба этой книги оказа­лась довольно непохожей на участь предыдущей.

Разошлась-то она моментально. Притягивало уже само имя Бло­ка. Характерно, что знаменитый спортсмен, конькобежец Е. Гри­шин, сказал в интервью, что раздобывал ее «всеми правдами и не­правдами».

Однако с воцарением в издательстве «Молодая гвардия» нового начальства и вынужденным уходом Ю.Н. Короткова, бывшего поис­тине душой серии ЖЗЛ, отношение ко мне резко изменилось, и ни о каком переиздании даже речи не шло. А книгу о Щедрине... переза­казали другому автору!

«Блока» же — и то по настоянию К. Симонова — переиздали только двенадцать лет спустя, но в сокращенном виде якобы из-за отсутствия бумаги. А еще через десять лет новое, расширенное пере­издание успешно затянули, а с началом реформ и вовсе сорвали.

В печати она тоже была встречена с прохладцей. Отзывы можно было пересчитать по пальцам — от крайне лестных для меня про­странных рецензий Сергея Львова в «Неделе» и Александра Тишкова в «Вопросах литературы» до маленькой заметки Н.В. Реформатской в «Юности» и вялого пересказа содержания в журнале «Библи­отекарь».

И вот совсем уже недавно, в 2004 году, когда снова — причем даже не по моей инициативе — возник вопрос о переиздании кни­ги в значительно расширенном виде, я вдруг узнал из организован­ного издательством «Прогресс-Плеяда» отзыва, что она не только устарела за минувшие десятилетия (это бы еще куда ни шло!), но и никогда не представляла никакой ценности, что в ней не было ничего нового, «своего» и что автор якобы писал ее... по прямо­му правительственному заказу, дабы выставить Блока чисто совет­ским поэтом! И вообще автор, я — «Лжедмитрий в блоковедении», попросту — самозванец, и никто из серьезных ученых эту рабо­ту не жаловал (впрочем, в доказательство приводится лишь имя Д.Е. Максимова).

Хорошо еще, что об этом «милом» отзыве не узнала Нина, умер­шая несколькими неделями раньше. Надеюсь, что теперь читатель извинит меня за «хвастовство» и некоторую «чувствительность» к изложенному.

Нет, не везло мне с Блоком!

В том же 1981 году, когда вышло новое издание книги, Миланс­кий университет организовал симпозиум, посвященный исполнив­шемуся за несколько месяцев до этого столетию со дня рождения по­эта. Приглашен был и я. Однако прямо накануне отлета советской делегации в конце августа нескольким ее членам «высшими» инс­танциями было отказано в визе.

Узнав, что эта участь постигла и меня, итальянская сторона в лице профессора Эридано Баццаррели выразила совершенное не­доумение, поскольку во всей писательской делегации я был единс­твенным «блоковедом». Я написал протестующее письмо тогдашнему главе Союза писателей СССР Г.М. Маркову и просил объяснений. Но даже ответа не удостоился.

Поскольку о причинах случившегося можно только гадать, вы­скажу одно предположение.

В начале того же лета Союз писателей настоятельно просил меня поехать в Польшу, которая тогда бурлила: активно действовала «Со­лидарность», острые дискуссии шли и в Польской рабочей партии.

Намеченный главой делегации прозаик Петр Проскурин сказал­ся больным — от греха подальше! И мы поехали вдвоем с поэтессой Людмилой Щипахиной.

Некто, провожавший ее, напутствовал словами: «Ты едешь на войну!» — но почему-то к нашему вагону не подошел, не счел нуж­ным познакомиться с ее спутником в столь беспокоившем его путе­шествии. Причины этой конспирации остались для меня неясными.

Щипахина была соответственно настроена и с принимающими нас хозяевами, польскими писателями, разговаривала напористо и (скажем так) довольно поучающе. Я же был склонен относиться к происходящему там спокойнее и даже употреблял в разговорах и вы­ступлениях образ весеннего половодья, после которого может поя­виться новый, плодоносный слой почвы.

По возвращении в Москву милая спутница доверила писать от­чет о поездке мне, сама же посетила некоторые начальственные ка­бинеты — во всяком случае, в Союзе писателей, в частности побы­вав у В.М. Озерова. Не было ли тогда сказано нечто о «своеобра­зии» моей позиции и взглядов и не это ли сыграло опреденную роль в дальнейшем?

А быть может, припомнили мне и какие-то прошлые «грехи» — участие в ходатайстве за Даниэля с Синявским, приверженность «Новому миру» Твардовского... Как бы то ни было, в Италию я не поехал.

Несколько лет спустя обнаружилось, что в моем заграничном пас­порте, хранившемся в Иностранной комиссии Союза писателей, су­ществует строчка, посвященная предполагавшейся поездке в Венг­рию на блоковский юбилей той же осенью 1980 года, о чем я знать не знал. Поездка не состоялась: то ли венгры передумали, то ли...

Для полноты картины остается упомянуть, что когда позже изда­тельство «Прогресс» собралось было выпустить моего «Блока» на английском языке, дело вдруг стало затягиваться, затягиваться, и врезультате напечатана была новая, несколько беллетризированная работа Орлова.