Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Кстати, после войны за рубежом я еще не бывал.

Однако все же не живковская Болгария стала моим первым «меж­дународным вояжем».

В самом начале сентября нас с совсем молодым тогда поэтом Ро­бертом Рождественским чуть ли не умолили срочно поехать в Монголию, в Улан-Батор. Причина была замечательно бюрократическая: ни у кого, кроме нас, еще не были оформлены загранпаспорта какого-то нового образца, а в Улан-Баторе уже была назначена встреча с советскими писателями.

Чего, кажется, проще — отменить ее или перенести на более поз­дний срок! Однако в дотоле смирнехонько следовавшей нам во всем стране вдруг проявили самодеятельность — решили пышно отме­тить 800-летне со дня рождения Чингисхана, и это вызвало всплеск ностальгических воспоминаний о «былом величии». Зазвучали пате­тические речи о временах, когда «от топота наших коней дрожал це­лый мир», и т. п. Насколько теперь помнится, думали даже поставить памятник, выпустить почтовые марки.

«Старшему брату», чьим предкам от юбиляра пришлось солоно, все это не понравилось. Юбилей «свернули», кто-то лишился своих высоких постов — но отменять в этих условиях писательский визит сочли неудобным.

Принимали нас с Робертом очень тепло, все обиды и тревоги были птубоко упрятаны. Мы беседовали с местными писателями (некото­рые учились в нашем Литературном институте), были приняты гла­вой столичного буддийского монастыря (едва ли не единственного уцелевшего от уничтожения, как говорили нам, при помощи танков), побывали в селе.

Разве что не встретились с академиком Ринченом, поскольку был он замешан в восславлении Чингисхана. Да порой упоминалось мельком о происходивших здесь при маршале Чойбалсане репрес­сиях и расстрелах. Чойбалсана уже десять лет не было в живых, но его жестокое правление (1939-1952 годы) будет публично осуждено только десятилетия спустя, в 1988 году, уже на волне, поднятой на­шей перестройкой.

Когда мы вернулись в Москву, остальная часть делегации, на­правлявшейся в Болгарию, уже выехала в Софию поездом. Нам же предстояло, как и в Монголию, отправляться самолетом. При этом мы рисковали опередить коллег и оказаться единственными, кто во время прибудет на уже назначенное торжественное собра­ние.

Услышав об этом, Роберт комически ужаснулся, представив наше незавидное положение, и, обратясь ко мне, воскликнул: «А мы все поем, все поем, все поем!!!»

Ему вспомнился знаменитый эпизод из фильма «Цирк», где из-за опоздания артистки директор вынужден был бесконечно повторять перед ропщущей публикой свои старые номера.

Слава Богу, все обошлось. Хотя гости и припоздали, зал не только не роптал, но прямо-таки заходился от энтузиазма, скандируя: «Веч­на дружба! Вечна дружба!»

Особенно тепло принимали Бориса Слуцкого, который участво­вал в освобождении Болгарии и теперь прочел улыбчивое стихотво­рение о тех временах и нравах, когда местные партизаны сгоряча пе­реарестовали в Плевене чуть не всех предпринимателей. «Их парти­заны не обижали, следили, чтобы не убежали», а кончили тем, что решили «буржуазию города Плевена выпустить из плена».

Слушатели бурно веселились, тоже с энтузиазмом вспоминая те месяцы, когда, по свидетельству того же поэта, не требовалось ника­ких агитационных листовок и «навстречу нашим танкам выходили целые деревни — с хлебом-солью, виноградом, попами» (так и вижу добродушную усмешку Бориса при этом последнем слове!).

Дружеское, благодарное отношение к России было и оставалось совершенно неподдельным. Слишком еще памятна болгарам роль наших войск в избавлении их от турецкого ига в 1877-1878 годах. Об этом говорят многочисленные памятники, церкви, носящие имя Александра II, скорбные горы черепов и костей погибших русских солдат, благоговейно сохраняемые десятилетиями.

Что греха таить: мы-то сами изрядно подзабыли, что да как тог­да было. Трагически знаменитую Шипку ныне часто осматривают в прекрасную погоду, наслаждаясь открывающимися оттуда видами, мы же попали на Шипку поздней осенью. Небо было затянуто туча­ми, гудел пронизывающий ветер. И можно было хотя бы отдаленно представить, каково приходилось здесь солдатам! Вспомните страш­ный триптих художника Верещагина «На Шипке все спокойно» (ус­покоительная формула тогдашних военных сводок!) — скрюченную фигуру постепенно заносимого снегом солдата...

Когда мы спустились с горы и очутились в тепле, Вера Инбер, плача, запричитала, как нам, в сущности, повезло — хотя бы чуть-чуть прикоснулись к тому, что здесь творилось.

Увы, усилиями иных наших представителей всякого рода в Болга­рии (да и местных деятелей) в отношения двух славных славянских народов было привнесено много казенщины, фальши, натужного пафоса. Настанет время, когда все это нам горестно отольется: сначала ощутимо потянет холодком, а уж потом...

Мне и тогда уже порой становилось как-то не по себе от этих не- молкнущих возгласов о «вечной дружбе», и вспоминался эпизод из горьковской повести, когда некая дама не уставала повторять матери рассказчика, что некогда ей тальму со стеклярусом подарила, и явно ожидала все новых и новых изъявлений благодарности.

Рассказывая о Суркове, я уже упоминал о том редком самодоволь­стве, с каким оценивал наши отношения с Болгарией советский по­сол Денисов. Между тем, в первый же день пребывания в Софии я ощутил, что дело совсем не так благополучно.

Поскольку мы с Рождественским выглядели посвежее, чем при­ехавшие поездом, вечером в наш номер набилось множество мест­ных литераторов, а чуть ли не под утро внезапно заглянул человек, встреченный болгарскими гостями подчеркнуто уважительно — и не только потому, что — старше всех.

Это был один из подлинных героев партизанского движения, поэт и прозаик Веселин Андреев. Он был настроен горестно и скепти­чески, и уже не очень благожелательно по отношению к «старшим братьям». Насмешливо предсказывал, что открывавшиеся на следу­ющий день заседания будут не интересными и что мы, гости, ниче­го нового не скажем. В частности, не возлагал он особых надежд и на своего давнего знакомого — главу нашей делегации Суркова (и — не ошибся).

Я был задет, мы схватились, заспорили, и назавтра я уж, как го­ворится, костьми лег, чтобы лицом в грязь не ударить. В перерыве Веселин разыскал меня и, ничего не говоря, просто пожал руку. За время дальнейшей поездки по стране мы продолжали разговаривать о многом и стали друзьями. Он даже шутливо передарил мне свою партизанскую кличку — Андро.

Кстати, когда несколько лет спустя отмечался юбилей Андреева, он поблагодарил через газету всех, кто его поздравил, и в том чис­ле человека, как писал Веселин, которого он в годы войны знал под такой-то кличкой. Имелся в виду Тодор Живков, который, насколько мне известно, почему-то счел себя оскорбленным, и у юбиляра даже были какие-то неприятности.