Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Но сколько его идей, замыслов, проектов не находило выхода больше полутора десятилетий, стало ясно, когда в горбачевские годы он променял завидную для многих должность зарубежного коррес­пондента на пост редактора безвестной дотоле газеты «Московские новости». Она заговорила его страстным голосом, обросла новыми талантливыми сотрудниками и авторами. За ней уже вставали в оче­редь, к ней жадно прислушивались, на нее равнялись.

А когда на и без того трудной дороге преобразований возник за­слон пресловутого ГКЧП, не кто иной, как Яковлев, объединил кол­лег для печатного отпора, сопротивления ему. И казавшаяся понача­лу лишь мимолетным эпизодом этой борьбы «Общая газета» вскоре стала новым домом неугомонного редактора».

Прервусь на этом, чтобы вернуться в те времена, когда, гуляя по опустевшим пляжам Рижского взморья, мы говорили и об усилива­ющемся застое (как раз в те дни было объявлено военное положение в Польше), и обо всей нашей многострадальной истории.

Через два года Егор, как я здесь стану далее называть его по пра­ву завязавшихся тогда добрых отношений, напечатал в «Извести­ях», где возглавлял отдел «коммунистического воспитания», мою статью о Дороше (в связи с юбилеем давно покойного писателя) и почти сразу предложил мне вести постоянную рубрику, посвящен­ную новым книгам. Я несколько настороженно предупредил, что не хочу и не буду отзываться на сочинения «руководящих» писателей, на что получил ответ, что можно же писать о самой разной литера­туре.

Времена стояли такие, что эта затея чуть было не оборвалась на первых же порах. Третьей по счету моей колонкой должна была стать рецензия на книгу Дмитрия Сергеевича Лихачева. Но вот приходит Егор к ответственному секретарю газеты (и своему близкому при­ятелю!) Игорю Нестеровичу Голембиовскому и вдруг видит на столе гранку этой рецензии с резолюцией: «В разбор».

Что? Как? Оказалось, заведующий литературным отделом Г.Г. Меликянц, вообще, по-видимому, ревновавший к яковлевской «новации», снаушничал, что Лихачев, дескать, на дурном счету у начальства (видимо, имелся в виду секретарь ленинградского обко­ма Романов) и совершенно не к чему пропагандировать его сочине­ние!

Ну ладно, с этим Егор управился. Но вскоре уже заместитель главного редактора Лев Корнешов на редакционной «летучке» тоже навалился на «новорожденную».

И тут Егор дал своим противникам решительный бой, зафиксиро­ванный в стенографическом отчете следующим образом:

«Должен сказать вам, что, когда... задумывалась эта рубрика, я да­леко не был уверен, что она получится. Прежде всего мне казалось невероятным, что найдется автор, непременно известный, уважае­мый, который будет готов ради нас отдавать примерно два-три дня в каждой неделе: новую книгу надо найти и ее надо прочитать, и надо написать рецензию. Поверьте мне, писать рецензию на трех страни­цах значительно труднее, чем на десяти...

С самого начала, с первого появления этой колонки, было огром­ное количество замечаний, сложилась атмосфера не поддержки но­вого дела, а максимального неприятия его, то есть та атмосфера, ког­да, выслушав бесконечный поток замечаний, надо плюнуть на новое дело и махнуть на него рукой. Не буду перечислять все, что было, на­помню лишь, что то требовали план рецензий на месяц вперед, не считаясь с тем, что это действительно новинки недели, а не давно появившиеся издания, то требовали на прочтение книгу, прежде чем писать рецензию, хотя целый ряд выступлений Туркова делался по верстке, подписанной в печать...

Наконец дошло до того, что... Лев Константинович Корнешов за­явил, что от колонок Туркова пахнет русофильством, а публикация их весьма чревата для редакции. Я тешу себя надеждой, что Лев Кон­стантинович не понимает смысла этого термина «русофильство»... И я не могу понять, почему обращение к публицистике Карамзина, размышления о судьбе маленького города вызывают подозрения в русофильстве».

Далее шла пламенная, хотя и приправленная гиперболами, речь о «боевом прошлом автора», который, дескать, на фронте вступил в партию (чего отродясь не бывало, но ведь поди ж ты — уже в новей­шие времена Сергей Иванович Чупринин станет каяться, что в сво­ем словаре писателей тоже зачислил меня в члены КПСС. Вид, что ли, у меня такой — большевистский?!)

Одним словом, колонка прижилась, тем более, что новый «шеф» газеты, Иван Дмитриевич Лаптев, ее весьма одобрил.

Помню свой довольно комичный разговор с секретарем Союза писателей по критике В.М. Озеровым, который всякими околичностями старался выведать, кто же мне «ворожит», ибо иначе это еженедельное «явление Туркова народу» представлялось ему совершенно необъяснимым.

За 1984-1993 годы в «Известиях» было опубликовано около двухсот «колонок Туркова», как выразилась в своем отзыве поэтесса Та­тьяна Бек, а с 1991 года там же печатались и мои литературно-публицистические статьи.

Признаться, никогда в жизни не было у меня такой свободы и «оперативного простора»! Та же Татьяна Бек, упомянув, что я став­лю в особую заслугу знаменитому сабашниковскому издательству то, что оно открывало перед читателями «все новые области знания и талантливые имена», писала: «Это и стало своеобразной програм­мой самого А. Туркова в его работе... в отборе книг для рецензирова­ния, в акцентах внутри каждого материала».

Писавшие об этой колонке отмечали, что одна из ее ведущих тем — это «историческая память, причем не только парадные ее сто­роны, но и забытые, искаженные, теневые».

«Страшна эрозия почвы, — говорилось в одной моей рецен­зии. — Но опасна и эрозия памяти, когда порой целые пласты ми­нувшей жизни, куда уходят корни многих мыслей и дел потомков, оказывались как бы не существующими».

Действительно, ведь в ту пору читателю не был еще в достаточ­ной мере возвращен даже Карамзин с его великим трудом — «Ис­торией Государства Российского», ни, тем более, кропотливый ис­следователь московской старины Иван Забелин или «провинциал» Афанасий Щапов с его трагической судьбой. Лишь робко, глухо, не­внятно упоминались такие яркие и жестоко пресеченные в сталин­щину явления искусства, как деятельность Всеволода Мейерхольда и так называемый второй МХАТ.

Когда я заговорил о последнем в рецензии на книгу Софьи Гиа­цинтовой, то получил взволнованное письмо бывшей актрисы этого театра А. Образцовой (жены создателя знаменитого Театра кукол): «...С той поры (как его закрыли— А.Т.) никто добрым словом не от­зывался о нашем театре». Она горестно вспоминала их последний спектакль: «Закрыли занавес и больше не разрешили его раскрывать, хотя публика требовала. Капельдинерам было велено поскорее вы­проваживать публику. За закрытым навеки для нас занавесом стояли все актеры. Помню, как плакала Гиацинтова».