Карел Рихтер - Его звали Отакар

— Что у тебя с глазами? Ты плохо видишь?

— Да нет, но очертания предметов вдали немного расплываются.

— Почему ты не носишь очки?

Боец пожал плечами. У него нет очков. Он никогда их не носил. И потом… видит он не так уж и плохо.

Томан поймал на себе пристальный взгляд командира. Потом Ярош подозвал его к себе пальцем. Боец подбежал, встал по стойке смирно.

— Пан поручик…

Ярош открыл планшет, вытащил оттуда очки.

— На, попробуй!

Удивленный солдат берет протянутые ему очки с металлическими дужками, надевает их, моргает глазами.

— Как видишь?

— Отлично вижу, пан поручик, — просиял солдат.

— Тогда оставь их у себя. Но чтобы стрелять только в яблочко, ясно?

— Есть! — выпалил Йозеф Томан.

Когда он закончил стрельбу и отошел от пулемета, Отакар Ярош, стоявший в стороне, опустил руку с биноклем, в который он рассматривал мишень, подошел к Томану и похлопал его по плечу:

— Ну видишь, отлично! Молодец!

Бывшие бойцы до сих пор как одни твердят: «Он всегда пекся о том, чтобы в роте был порядок. Он был строгий и в то же время справедливый и требовательный командир».

Однажды рота его порядком рассердила. Они возвращались с занятий в казарму. Ярош любил, чтобы во время передвижения строем его бойцы пели. Рота знала множество строевых песен, чешских, словацких, украинских и русских. Его лицо сияло от удовольствия, когда ребята, разучив какую-нибудь новую песню, браво шагали по улице и их мужские голоса разносились далеко вокруг. Он, как всегда, шел пружинистым шагом впереди, гордый за своих орлов. С песней они обычно входили на улицы города. Ребята пели так громко, что едва не дрожали стекла в оконных рамах.

В тот теплый летний вечер рота возвращалась домой с изнурительных занятий. Обмундирование пропотевшее, лица запыленные. Они вяло переставляли ноги, глядя с безразличным видом себе под ноги. Единственным желанием бойцов было побыстрее добраться до казармы, и никому из них не пришло бы в голову петь.

И тут откуда-то неожиданно появился Ярош.

— Что такое? — воскликнул он. — Идете, как бабы с похорон! Запевай!

Кто-то затянул:

— Полюшко, поле…

— Отставить! — крикнул Ярош. — Нельзя так фальшивить. Запевай другую!

Послышался голос Ружички. Песню, было, подхватили бойцы, но голоса их звучали вяло, неохотно. Их пение можно было сравнить с урчанием дюжины недовольных медведей. Никакой слаженности, а о задоре вообще речи никакой быть не могло. Некоторые тут же петь перестали. Ярош наморщил лоб и резко скомандовал:

— Рота, стой! Кру-гом! Так мы в город не пойдем. — Он усилил голос: — Шагом марш!

Ротная колонна пошла в обратном направлении.

— Запевай! Пока не начнете хорошо петь, домой не пойдем!

Зная характер Яроша, бойцы дружно запели. Ярош шел сзади. Почувствовав, что его ребята приободрились и песня вновь весело летит к небу, он скомандовал: — Рота, кру-гом!

Бойцы так топали ногами, что их нельзя было узнать. Усталости как не бывало. Все заулыбались. На дворе казармы, когда рота остановилась, улыбка коснулась и лица Яроша.

— Ну, видите, как поднимает настроение песня!

Нет ничего страшнее для солдата, чем ощущение своей ненужности. Организм воинской части и его повседневные формы и условия существования в виде дисциплины, порядка, регулярного обучения бойцов — все это теряет основу, когда солдаты и командиры придут к выводу, что все равно это не имеет никакого смысла.

Именно такая опасность грозила 1-му чехословацкому отдельному батальону, хотя и говорить о каком-то полном развале, конечно, неверно.

Личный состав чехословацкой части удалось убедить в том, что и участие в боях на фронте одного батальона, хотя он, конечно, и не сможет повлиять на ход войны и не поколеблет гитлеровский режим, тем не менее будет иметь огромное значение. Все советские представители постоянно говорят: скоро поедете на фронт, будете сражаться вместе с Красной Армией. После таких заявлений настроение бойцов сразу улучшается, растет их энтузиазм, но проходит время, — а результата никакого. Программа обучения личного состава завершена, а приказа к следованию на фронт все нет. Почему же их тут держат, в чем причина? Поедут ли они вообще на фронт? Может, все это одни только слова?

Газеты сообщали о тяжелых боях в междуречье Дона и Волги, на дальних подступах к Сталинграду. Среди солдат стали раздаваться голоса, что теперь бы самое время идти на фронт. Именно об этом разговорились офицеры перед столовой в обеденный перерыв.

— Представьте себе, — взволнованно жестикулирует надпоручик Коваржик, — снова появились слухи, что мы будто бы поедем куда-то на Средний Восток. Что обстановка-де на советско-германском фронте ухудшилась и не исключена возможность, что немцы дойдут до Волги! Поймать бы эту сволочь, которая распространяет подобную болтовню!

— Это потому, что мы слишком долго здесь сидим, — проворчал Ярош и сложил руки на груди. — Почему мы не едем на фронт? Бойцы хорошо подготовлены, батальон полностью укомплектован, так чего же мы ждем?

— Очевидно, ждем, когда русские дадут нам оружие, — предположил смуглый поручик Седлачек, взъерошивая блестящие от пота черные волосы.

— Конечно, дадут. А почему бы им не дать? — вступил в разговор поручик Франк. — Но сначала они должны убедиться, пойдем ли мы вообще на фронт. Ведь вооружить нашу часть дело нешуточное, и советскому командованию далеко не безразлично, как используется сделанное с таким трудом оружие.

— И чем только занимается наша военная миссия! — раздраженно бросил поручик Рытирж.

— Все это не так просто, ребята, — отозвался Ломский. — Командир уже обращался по инстанции, настойчиво просил… Существует мнение, что один батальон на таком огромном фронте ничего не значит, что он, в конце концов, может быть весь уничтожен в одном бою…

— Так что же нам тогда ждать, пока нас соберется дивизия? — взорвался Ярош. — Уж лучше тогда вообще отказаться от участия в войне. — Его левая рука резко опустилась вниз.

— Подожди, Ота, не кипятись, — успокаивает его Ломский. — Мы все хотим на фронт, тут мы едины. — Он огляделся. Все согласно кивали головами. — Бойцы также рвутся на фронт. Но русские сами вряд ли пригласят нас на фронт. Они научены горьким опытом с андерсовцами…

— Они ждут, когда мы сами заявим об этом, — перебил его обычно деликатный, худой поручик Шмольдас.

В это время из штаба батальона во двор вышел подполковник Свобода.

— Что так бурно обсуждаете, панове? — Все стали по, стойке «смирно». — Что за собрание? Я могу принять в нем участие? — спросил он с легкой иронией.

— Мы говорим о том, — стал объяснять ему Ломский, — как нам побыстрее попасть на фронт. Все солдаты и командиры хотят этого.