Карел Рихтер - Его звали Отакар

Церковь была центром обороны. Спокойно и умело руководил из нее боем надпоручик Ярош. Он перегруппировал силы, направлял помощь туда, где она требовалась больше всего. Он знал, что ни в коем случае не должен пропустить фашистских извергов через реку.

В башню церкви ударил снаряд. Ярош инстинктивно пригнулся, сверху сыпятся куски кирпичей, штукатурка. Что-то горячее стекает с его лба на щеку. Он провел рукой по лицу. Кровь?

— Вы ранены. Дайте я посмотрю!

К нему подскочил снайпер Птачек, Ярош неохотно наклонил голову.

— Вам впился осколок в лоб, — говорит боец и пытается его вытащить. Ярош стиснул от боли зубы.

— Я позову доктора.

— Не надо! — отрубил Ярош. — Сейчас не до этого.

Редиш подает ему телефонную трубку — командир батальона.

Ярош нетерпеливо выхватил ее.

— Как там у тебя дела, Отакар?

Надпоручик докладывает полковнику Свободе обстановку. Хорошего мало. Фашисты развивают атаку в направлении центра села, церкви.

— Посылаю тебе подкрепление. Взвод Вороча. К тебе также идут десять танков.

— Понятно!

— Отступать нельзя, Ота!

— Я не отступлю! — Никто в ту минуту не знал, что это их последний разговор.

Этот диалог, находясь на батальонном телефонном коммутаторе, прослушал офицер связи надпоручик Шмольдас. У Оты нервы не иначе как из железа!

Взрыв, еще один. Башня церкви закачалась, колокольня наполнилась пылью и дымом.

Редиш лежит рядом с Отакаром на спине, глядя остекленевшими глазами в потолок. Телефонный аппарат его, разбитый на куски, валяется на полу. Ярош стиснул зубы. Ему стало ужасно жаль Редиша. Он так старался быть хорошим солдатом, так старался. Почему же смерть настигла его, Редиша? Он вспомнил об их утреннем разговоре, свои слова, что смерть не выбирает. Надо было его отослать в тыл. Он был добрым человеком и мог бы еще много сделать добра людям. Едва он подумал об этом, как в голове его мелькнула мысль о том, что каждый умерший обязательно был для кого-нибудь добрым человеком. В штукатурку над его головой ударилась пуля и, отскочив рикошетом, противно завизжала.

— Пан надпоручик, — крикнул снайпер, — укройтесь!

Ярош махнул рукой. В памяти его неожиданно всплыли слова: «Того, кто честно погиб в бою, после смерти никогда не коснется позор…».

Кто же это сказал?

— Пан надпоручик! — отчаянно кричит радист. — У меня нет связи, радиостанция вышла из строя!

Начальник соколовской обороны бросил на радиста испытующий взгляд, будто не веря тому, что он сказал, и ринулся вниз по ступенькам. Следом за ним побежал снайпер Птачек.

Ярош чувствует, что теперь придется биться не на на жизнь, а на смерть.

— Не отступлю! — звучит у него в ушах, стучит в каждом ударе пульса. Он обещал это командиру батальона. Как только десять советских тридцатьчетверок вместе с третьей ротой ударят фашистам в тыл, как они договорились, им сразу станет легче.

На основе того, что он видит, знает, на основе возможности, которую он имеет, — он должен быстро все взвесить, продумать и принять решение. Правильное решение! Он всегда самостоятельно принимает решения, здесь, в Соколове, он единоначальник. Он не должен подвести, ошибиться. Ярош знает, что тот, кто потеряет в себе уверенность, тот уже не может быть хорошим командиром. От кого он это слышал? Теперь не вспомнить, да и зачем это сейчас…

Эти десять тридцатьчетверок, каждая из которых представляет собой мощную огневую силу, закованную в броню, эти десять танков советской 179-й танковой бригады вместе с третьей ротой надпоручика Янко скоро выйдут из Миргорода и при поддержке артиллерийского и минометного огня ударят по немцам в Соколове с фланга и с тыла. А до того времени оборона в Соколове должна выдержать натиск врага!

Бойцы не нуждаются в таком напоминании. Они и так сражаются как львы.

Ярош не может знать, что именно сейчас командир батальона идет проследить, как начнется операция десяти советских танков и третьей роты. На самом краю лесочка он увидел двух санитарок.

— Вы что, с ума сошли? Ведь это место простреливается вражеской артиллерией.

Обе девушки растерялись.

— Смотрите у меня, чертовы дурехи, — погрозил им полковник. — Зачем тогда вам укрытие? — И уже шутливо добавил: — Чтобы я вас здесь больше не видел, ясно?!

Там, где стояли готовые к бою советские танки, с характерным воем упали мины, выпущенные из немецких шестиствольных минометов. Обе санитарки инстинктивно пригнулись к самому дну окопа. Мины взорвались недалеко от них, в нескольких десятках метров. Едва отгремели оглушительные взрывы, они снова выпрямились. С того места, где только что разорвались снаряды, им как будто послышался чей-то зов. Не слуховая ли это галлюцинация?

Они прислушались. Нет, они не ошиблись, это действительно стон человека.

— Пойдем, — решительно произнесла Аничка. Девушки поднялись, пробежали несколько шагов и упали на землю. Снова раздался вой: мины разорвались приблизительно в том же месте.

Санитарки жались к земле изо всей силы.

Снова до них донесся стон. Теперь он слышался явственнее. К такой обстановке они еще не привыкли, ведь этот бой для них первый.

Девушек мучает смешанное чувство жалости и страха. И жалость эта возникает не только оттого, что они слышат стоны раненого. Им не дает покоя то, что раненый надеется, что его кто-нибудь услышит и придет на помощь.

Чувство страха то возрастает, то ослабевает. Что, если третий залп нас накроет, думают девушки. Боязнь за свою жизнь, которую раньше они никогда не испытывали, крепкой паутиной связывает им ноги, не дает подняться.

Уйти? Нет, ни в коем случае! Ведь там раненый. Он зовет на помощь. А мы санитарки. Иначе нас всю жизнь будет мучить угрызение совести, чувство неисполненного долга.

Они понимают, что решение, принятое в эту минуту, будет означать для них начало чего-то, что называется преодолением страха. Они чувствуют, что в них рождается что-то такое, что придает им особое ощущение силы, что преодолевает, подавляет страх. Веление сердца заглушило голос разума. Обе поднялись, чтобы сделать очередной бросок.

Они, конечно, не знали, добегут или нет. Каждая из них была уже внутренне готова к самому худшему. Вот какой настрой может произойти в человеке в считанные минуты.

Девушки теперь не только слышат, но и видят. Их двое. Они лежат недалеко друг от друга, красноармейцы, танкисты.

Тот, к которому подбегает Аничка, громко стонет и всхлипывает. Извиваясь, он обеими руками держится за живот. Такое молодая чехословацкая санитарка видит впервые. Слезы подступают к глазам девушки, она вот-вот заплачет. Несколько слезинок все-таки скатились по щекам. Она наклоняется к раненому, тот что-то говорит ей. Девушка объясняет раненому, что здесь помощь оказать ему невозможно и мгновенно решает — сбрасывает с себя шинель и подсовывает ее под красноармейца. Дело это оказалось нелегким: девушке пришлось потратить много сил.