Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Режиссеры переглянулись, согласились, что с последним тезисом завлит формально перебрал, но по образному решению Иосич оказался на высоте. Угарно определил, заключил Саустин. В кость, в суть.

Короче, Иосичу и поручили потрудиться и срочно придумать моральную подпитку художественному руководителю театра.

Осинов голову сломал, но через три решающих дня расстарался.

В конце очередной репетиции, в театре и в партере оказались замеченными пять посторонних пассажиров. Двое средних лет мужчин и трое таких же срединных дам. Мужчины были безживотно подтянуты, дамы нарядны, позвякивали кольцами, цепями, сережками, источали душистость.

Группа держалась кучно, в рядок заполнила ряд и, между зрелищем, внимательно постреливала глазами на сидевшего неподалеку Осинова.

— Проклинаю тебя дочь! Как король! Как отец! Как сын Англии! — выкрикнул на сцене Армен, заканчивая диалог с дочерью Риганой в исполнении артистки Башниковой.

— Хорошо! Очень хорошо! — из партера оценил отрывок Слепиков.

— Согласен! Я б еще пальцем на нее указал — пригвоздил бы к столбу позора, утяжелил бы текст! — высказался Саустин.

— Ладно, — согласился Армен. — Завтра пригвоздю, пригвожду, она у меня попрыгает на гвоздике, подлая любимая дочь!

— На сегодня — все! — объявил Саустин. — Спасибо всем.

Осинов дал отмашку — группа посторонних шумно зааплодировала и вместе с завлитом приблизилась к сцене, конкретно к королю Лиру. Мужчины улыбались, дамы тянули к королю ухоженные руки в надежде прикоснуться.

— Это к вам, товарищ худрук! — объявил Осинов. — Господа — наши постоянные зрители, поклонники нашего, вашего театра, наш актив! Да вы их знаете!

— Замечательно! Привет! — воодушевился Армен. — Иду. Иду к просвещенному нашему активу. К народу иду!

Сошел со сцены и стал как все, простой и доступный, знаменитый старый знакомый, народный артист.

Вспомнились, обнялись и, понятно, сообразили небольшой банкетто в помещении буфета под руководством буфетчицы Гали.

Армен оказался меж двух главных срединных дам и целый вечер, к большому их удовольствию, играл, что млеет от близкого их присутствия и, балуясь, вытягивал жаждущей трубочкой губы то в сторону одной, то другой дамы.

Быстренько, чем бог послал, накрыли стол, разлили, Осинов сказал слова о том, как все это приятно и вообще, и первая, сверкнув искрой на задранном донце, полетела за театр и искусство, а вторая — за живую встречу.

И стало, спасибо всем напиткам мира, шумней, непринужденней, разговорчивей, и прибавилось — откуда что берется? — мыслей.

А с третьей в мозолистой руке захотел подняться главный в активе Иван Степаныч, но Армен его остановил.

— Вставать не надо, Степаныч, сиди. Артисты, народ простой, мы против парадов.

— Во, — сказал Степаныч, — и я о том же.

Издалека, коряво, от души начал речь главактив Иван Степаныч, а именно с того, что давно любит этот театр, не только потому, что тут знакомый артист душу рвет, а потому, что спектакли тут толковые, для подъема настроения всегда есть что посмотреть, и хорошо, что вы этого Лира репетируете, а только если по чесноку сказать, то народу, извините меня, сейчас эта Англия и этот английский Лир-Мир на фиг не нужен — раньше мы к коммунизму шли, а теперь идем к просто хорошей жизни, и нам нужны оптимизм и бодрость, и в этом смысле он не понимает, почему хорошая комедия «Сирэнь» в репертуаре отсутствует, он ее лично всего раз на премьере посмотрел и смеялся так, что щеки на место долго не вставали, он уверен, человеку больше всего для счастья нужно, что? Правильно, смех и красота жизни, а «Сирэнь» — чистая красота, и почему не идет «Сирэнь» он лично недоумевает и интересуется.

— Правильно, Иван Степаныч, — подтвердила срединная дама, — я тоже так смеялась — тушь на глазах поехала, и давай спросим нашего народного: почему «Сирэнь» не идет? Она главная должна быть в репертуаре, народ театр разнесет — разве не так?

— Так, — сказал Иван Степаныч, — лично я на всю семью билетов накуплю! Или я не прав, товарищ народный, что комедия сейчас важней всего?

— Прав как всегда, — сказал Армен. — Прав на сто поцентов, — добавил Армен и посмотрел на режиссеров и на Осинова.

Осинов понял его первым.

Застолье и встречу по возможности быстро свернули.

Дам, других членов актива Саустин и Слепиков после нежного прощания с Арменом — до встречи! Люблю! Други мои, большое вам наше актерское спасибо, приходите еще! — торжественно сопроводили до гардероба.

Хлопотнее пришлось с Иваном Степанычем, который прощаться с Арменом не собирался, зачастил с рюмкой и спорил с худруком чем дальше, тем ярче, художественней, смелее в смысле русских языковых богатств.

— Мать вашу! — кричал он Армену в ухо, — где, бля, Сирэнь? Где красота жизни? Когда вернешь ее, мать?

Ни Слепикову, ни Саустину никак не удавалось вытащить рюмку из его цепких рук, и тогда Саустин придумал изящное режиссерское решение.

Рюмка Степаныча, едва она опорожнялась и показывала дно, тотчас наполнялась Саустиным заново. После десятой рюмки главактив перестал кричать, после одиннадцатой перешел на мычание, после двенадцатой умолк навсегда и дольше.

— Веди, — сказал Саустину Армен. — Уважительно. Пусть «Сирэнь» в дороге досмотрит.

Молодые режиссеры под руки сопроводили Ивана Степаныча — вместе со страстью его к комедии — к выходу и погрузили.

Допивали уже сами. Было мрачно.

— Вот тебе и Лир, — сказал Армен. — Видали, что народу нужно?

— С Иван Степанычем всегда так, — сказал Осинов. — Любит обострить.

— Степаныч — народ, — сказал Армен. А народ всегда прав. Народ не меняется. Народу смех нужен. Веселье. Хохот. Он тогда живым себя чувствует — до самой смерти, а это важно!

— Правильно делает народ, — сказал вдруг Слепиков. — А Лир — что Лир? Сплошной мрак, провалы, подвалы, предательство и потемки.

— Бедная мать и обосранные дети, — заключил Армен. — Народ наш спектакль не примет. А мы, товарищи бойцы — коммерческие артисты, клоуны, хошь не хошь, должны под евойную дудку плясать, иначе не выживем…

Никто ему толком не ответил.

Посидели еще. Приняли по рюмке и выкурили по сладкой — Армен разрешил — постарались углубиться в проблему, но процесс не шел, запала не было — углубление не задавалось.

Театр — борьба, конкуренция, мука. Театр — наслаждение, театр — жизнь, думал Армен. Театр — смерть.

— Есть мысль, — негромко озвучил вдруг Саустин. — Только сразу не убивайте.

— Говори, сын, — сказал Армен. — Убьем не сразу.

— Все очень просто, господа… — сказал Саустин. — Необходимо смелое хирургическое вмешательство в спектакль. Оно есть и…