Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— С вас триста пятьдесят, — сказал таксист. — Приехали.

— Быстро, — подумал Армен. — Слишком быстро падает занавес. Надо бы придержать.

Пришел домой, поздоровался с Алевтиной и сразу позвонил Артуру. Поблагодарил, сказал, что все у него хорошо.

И провел вечер ровно так, как предугадал еще в машине. Чудный вечер. Без нее.

А ночью как доп. подарок к вечеру приснился ему Иван Степаныч.

— Комедию хочу, — кричал активист, — где она, где красота жизни?

— Вот, вот она, — отвечал Армен, и совал в мозолистую руку билет на премьеру Лира.

— На фиг мне это английское дерьмо, кричал Иван Степаныч, где «Сирэнь», где «Сирэнь», мать?

— Извините, Иван Степаныч, — вежливо ответил активисту Армен, — все билеты на «Сирэнь» раскуплены правительством России во главе сами понимаете с кем.

Ответил и проснулся в поту и дрожи.

С пылу с жару, с ходу с налету все они дружно навалились на Лира!

Армен, Слепиков, Саустин и в помощь им зорко оберегающий Шекспира Осинов.

Дарования, темпераменты, умы и желания умножились вчетверо и заразили труппу.

Под засохшими струпьями традиций, под корками привычек и скуки дерзкие режиссеры с благословения, под руководством и при участии Армена искали новые ходы, мотивировки, мизансцены.

Трагедия не перестала быть трагедией, но теперь ее главным героем стал не Лир, но хулиганство и сарказм, которые вызывали у публики оторопь. Смех и ирония, которые напрочь добивали дураков.

Спектакль смеялся надо всеми, всем и всегда.

Шекспир универсален, утверждал Осинов и был прав, Лир крупно шагнул в сегодняшний день.

В преломлении к современности, Лир расчесывал на сцене любимые отечественные болячки: недальновидные законы, ненужное богатство, крашеных блондинок, их надутых спесью мужей, а также ограниченных блогеров, мздоимцев, тупых чиновников, казнокрадов и жуликов.

Спектакль смеялся даже над самим пожизненным королем, над его доверчивостью, которую можно было бы назвать недостойной государственного мужа наивностью, но смысла в таком переназывании не было никакого.

Искусство смеялось над всеми и во все времена, искусство призывало: не будьте козлами, двуногие!

Это было круто, всех заводило. Люди театра всегда чувствуют, когда в его чреве рождается нечто достойное.

Армен распорядился транслировать репетиции с их шутками, экспромтами и веселым матом, — который всегда помогает российскому артисту строить образ — по внутренней радиосвязи на весь театр, на все цеха вплоть до охраны.

Театр работал с повышенной температурой. Усталости не было. Ни у кого, начиная с самого Армена. Усталости не было, было одно сплошное удовольствие.

Несмотря на невкусную еду, неудобную постель, кусачего Фила Второго и бандита сахара, который единственный всерьез угрожал художественному руководителю — удовольствие до поры брало верх.

День хороший, солнце, не холодно и не жарко, воздух свеж и бодрит, и все, все, все вокруг говорило об удаче на сцене и в жизни.

Приметы оказались ложью.

Удача, неверная дама, не пришла, задержалась в пути, передумала, перекинулась, продалась другому избраннику, а вместо нее пришло другое.

Он снова забыл текст.

Понятно, был сбой, холодок в сердце, потеря темпа и полная тишина партнеров по сцене.

— Вау! — сказал Армен, машинально употребив ненавистное ему в обычной жизни новомодное английское восклицание. — Опять обосрался. Извините за слово «опять».

К чести режиссеров Саустина и Слепикова, возмущаться никто не стал, посмеялись, поюморили, что весна на носу, и мысли короля, наверное, уже повернуты в сторону любимой Мальорки и голубого моря и на фиг ему сейчас любимые подлые дочери, и что вот сыграем премьеру и айда: проводим короля до самолета, а может, и до самого моря!

И он посмеялся вместе со всеми, репетиция продолжилась и инцидент вроде бы сошел с рук.

И только вечером, когда остыли нервы и прояснились после репетиции мозги, режиссерская пара плюс Осинов за чашкой кофе в полупустом галином кафе призналась себе, что ситуация с Лиром — комедией или драмой неважно — херовенькая.

Армен уже не тянет, господа, и это для спектакля опасно — вот был смысл общей тревоги, высказанной почти шепотом по ходу кофепития. Премьеру необходимо обезопасить от сюрпризов — таким был вывод. «Риск, большой риск, ребятишки, что во время премьерного спектакля… — все, молчу, молчу!» — остановил себя Саустин, но всем было понятно, что он имеет в виду. И сразу дружно было решено, что надо срочно найти и ввести на роль Лира кого-то на второй состав. Правильно, опять единодушно согласилась художественная головка театра, но скажите конкретно, спрашивали они друг у друга — кто, кого? И хором, перебивая друг друга, крутили — вертели кандидатуры, ответа не нашли и отложили вопрос. Понадеялись на плодотворную в этом смысле ночь и на свежее завтрашнее утро. Всех напугало, что подходящего артиста найти в разговоре не удалось — ни сразу, ни после пяти чашек кофе, отягощенных двумястами граммами коньяка на каждого. Анпилогов, Эвентян, Анненков, Гордиенко — назывались достойные фамилии, каждая была хороша и достойна, но, в сравнении с Арменом, каждая выглядела, как блеклый выцветший ситец.

Герои кофепития разошлись в конкретном испуге, не признались в этом друг другу, но каждый знал, что за ночь достойный артист в театре не народится, и это означало, что театру грозит абзац.

Самое во всем этом новом театральном прикиде — смешном и трагическом одновременно — заключалось в том, что больше всех других и прочих собственного срыва на премьере боялся сам Армен.

Он жил на сцене долго и помнил, как валились великие мхатовские артисты, как срывались премьеры у Эфроса, как падал в начальственную бездну увольнения замечательный Гончаров, как поначалу страдал от нелюбви власти Захаров. Общее ощущение такого театрального страха давно уже вселилось и жило в его актерском организме.

Он не хотел этой премьеры. Боялся. Чувствовал, что энергетически не потянет. Спрашивал маму, но и она в ответ сомнительно качала головой. Не сдавайся, вот и все, что она говорила, но этого совета было ему мало.

Он частил себя за то, что согласился выйти на сцену дураком Лиром. Боялся радикальной режиссуры Саустина-Слепикова. Боялся буквоеда — шекспироведа Осинова. Боялся партнеров, сумасшедших, неталантливых, не очень образованных артистов. Боялся современной публики и — ура, ура, ура! — современных поклонников театра типа народного умника Ивана Степаныча с его неограниченной жаждой красоты жизни.

Но больше всего он боялся, что режиссеры начнут искать в труппе второго исполнителя на Лира — он не был на кофепитии после репетиции, но он хорошо знал законы театра.