Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— А хорошо это или плохо?

— Смотря для кого, — сказал я. — Для России, наверно, хорошо. Пидоры — женственны, капризны. Вряд ли они будут хорошими бойцами. Но и для Америки хорошо. Пидоры внесут уют и эстетику в грубый казарменный быт. Посадят цветы на клумбах, повесят кружевные шторы. Главное, что у США теперь самая идеологически правильная армия, самые толерантные вооруженные силы.

— Одного камня хватило! Одного! — всплеснул руками Аркаша.

После триумфа в Катманду я продолжил эту деятельность по всему миру. Несколько раз предпринимал путешествия с Котляром, находил других попутчиков, но преимущественно путешествовал в одиночку. Аркаша воспринимал это как акты современного искусства, высоколобые чудачества, тем более что последствия, к которым приводили перевозки камней, были всегда неожиданными и смешными. Я был уверен, что восстанавливаю баланс мира, делаю что-то более серьезное, чем стихи. Ноосфера (ее модель очень удобна для понимания вещей) крайне замусорена всяческим поэтическим хламом. От всеобщей грамотности люди пишут всё больше, а от тлетворного влияния равенства и демократии — всё хуже. Каждый придурок пишет в соответствии со своим эгоизмом, не задумываясь об общем речевом пространстве. Между тем пространство это давно пора оставить в покое. Стихов, способных утешить, исцелить или взбодрить, написано предостаточно. Не нужно умножать сущностей. Самый благородный путь поэта в настоящее время — замолчать. Десятки, даже сотни поэтов пишут сейчас лучше Дяди Джо. Дело не в этом, не в качестве и одухотворенности текста. Дело в том, что массовая психология устроена так, что ей нужно выбрать лишь одного. И любить его. И не париться.

Физики еще привечали меня. По их приглашениям я съездил в Великобританию, где положил камни с Синая и Гималаев к доисторическому Стоунхенджу. Я подбрасывал частицы прекрасного прошлого к нетленным святыням, брал образцы грунта. Коллекция моя пополнялась все новыми и новыми материалами. В Солсбери преобладают меловые почвы. Куски известняка я сложил в пачки из-под сигарет. В Испании залез в неандертальские пещеры Ла-Пасьега, испещренные живописью перволюдей. Отметился в Кёльнском соборе, где, по преданию, лежат мощи волхвов Каспара, Валтасара и Мельхиора, оставил камни и взял новые у катакомб в Салониках, где родился Александр Македонский. Съездил к Карнакскому храму в Луксор (древние Фивы египетские), с оказией отправил образцы священных почв к священному камню Кааба в Мекку.

От моих действий постоянно что-то менялось. Чего не скажешь о стихах, пусть даже самых хороших. В сентябре 1993-го Россия и Беларусь договорились о сохранении единого денежного пространства, Организация освобождения Палестины и Израиль подписали мирный договор, в России отменили прописку, в ноябре вступил в силу Маастрихтский договор и был создан Европейский союз, на Фолклендских островах обнаружили запасы нефти.

Планов я имел множество. Составил список священных мест в Америке, Европе, Азии и Австралии, которые необходимо посетить. Одной из целей моей работы было создание святынь в США, чтобы сделать эту землю пригодной для полноценного существования. Также я хотел освятить американские военные базы, представляющие главную опасность миру. Священная вода из Иордана или камни со Святой земли должны были наставить их на путь истинный.

Я продолжал работать в Стивенсе, вел дела с Эриком по продаже экспериментальной аппаратуры, не забывал ухаживать за прекрасными дамами, но появление в моей жизни цели отлично организовало мой быт. Карьера сочинителя бывает разной. Ты можешь летать каждую неделю на завтрак к членам Нобелевского комитета, а можешь идти по следам ушедших богов. Последнее в большей степени устраивало мое честолюбие.

Перетаскиванием камней я занимался и после ухода из Стивенса и перемещений по стране из штата в штат. Убийство Крюгера, смерть Дяди Джо, Ельцина и Фиделя Кастро никак не повлияли на мой выбор. Я составил план того, что должен сделать. И его выполнил. Гордости по этому поводу не испытывал. Мне казалось, что я выполнил часть предначертанного мне и сейчас, отслужив, могу отдохнуть. Или подурить как-то иначе. Не случайно же я прилетел в родной город записывать свои песни.

Кладбище к моменту нашего его посещения с Васей Вертинским было законсервировано. Кое-где еще осуществлялись подзахоронения, но службы не работали. На могиле у друга моего детства Евгения Пельцмана я был очень давно, однако место нашел без труда. Он был похоронен в еврейской части погоста, а она здесь небольшая.

— Помянуть решил? — спросил меня Вася с надеждой.

— Не пью уже лет десять, — сказал я. — Ресурс исчерпан.

— Болеешь?

— Типа того.

Поначалу я хотел положить все собранные за жизнь каменюки в Иерусалиме, у храма Гроба Господня. Здесь, на Голгофе, воскрес Первенец из мертвых, да и первочеловек Адам похоронен у ее подножия. Мысль вывалить священное добро на могиле старого друга возникла сегодня. Зря я, что ли, приперся в родные края? Евгений Пельцман тоже был человеком колена Израилева и, хотя из мертвых не воскресал, моего участия в посмертной жизни заслуживал. Он погиб, разбившись на машине по дороге из Энска в Томск. Обкуренный водила, который вез его с подругой и маленьким ребенком, не справился с управлением и налетел на КамАЗ. Пельцман погиб — единственный из всей компании.

Ему оторвало руку и ногу. Общие друзья о гибели Евгения не переживали. К 1993 году он полностью переквалифицировался в бандиты, задолжал знакомым и незнакомым, кидал всех направо и налево. Я любил его. Мне его нравственный облик был фиолетов.

Вертинскому я ничего объяснять не стал. Подумает, что я бешусь с жиру. Объехал весь мир ради каких-то камушков. Теперь вот выдуривается. Никому ничего невозможно объяснить — можно только действать, говаривал Эд Фостер.

Я взял лопатку, стоящую у соседнего памятника, продолбил внушительного размера лунку и без содрогания вывалил в нее содержимое рюкзака. Удивился, что никаких эмоций при этом не испытываю. Эмоции были, когда я лазал по скалам как горный баран или спускался в пещеры с зажигалкой. Я засыпал разноцветные камушки землей, потом припорошил снегом.

— Что это? — спросил Вася.

— Обещал ему привести земли с Земли обетованной.

— Евреи есть евреи, — согласился Вертинский.

Оторвал сосульку от стоящей рядом березы, попробовал ее на вкус.

— Слушай, Сема, а ты Бродского видел?

Я вздрогнул. Вопрос его по прошествии времени звучал комично и вообще походил на фразу из анекдота.

— Видел, — сказал я мрачно.

— Ну и как?

— Что тут скажешь. Матерился он много.