Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— Мне понравилось, — пожал я плечами.

В поведении Каштанова было что-то бабье. Суетился, сплетничал. Ходил всегда в рванье из комиссионки. В Америке у него якобы пропал интерес к одежде. Я смотрел на прохожих и видел, что у них этот интерес не пропал. Манхэттен располагал к выпендрежу. Как-то спросил у Дяди Джо о каштановском журнале, поскольку он там печатался. Тот посоветовал держаться подальше.

— Пидарнутые, — сказал Джо как отрезал.

Речь Бродского была приблатненной и смачной. Я не смогу передать ее здесь. В интервью он был деликатен, но с друзьями общался на облагороженной лагерной фене. Несмотря на искреннюю веру в демократию и любовь к Америке, оставался сексистом, имперцем и гомофобом, что соприродно любому нормальному мужчине. О диссидентах, эмигрантах и беглых литераторах отзывался с понятным пренебрежением.

Русских журналов в городе было мало. Возле каждого из них терся деклассированный элемент. Состав редакций был еще потешней, чем в Союзе, но важничали они профессионально. Я дружил со всеми. Ходил на вечера, иногда читал стихи сам, собирая довольно разношерстную публику. Перед выступлением в журнале «Слово/Word» я объявил минуту молчания по погибшим в Буденновске. В России этот день был объявлен днем траура. Террористы убили около ста тридцати человек.

Народ в ответ недовольно заерзал.

— Я не для этого приехал в Америку, — сказал старик в мятой кепке на крупной голове, — чтобы скорбеть об очередной агрессии русских.

Я попросил мужчину выйти из помещения и на моих вечерах больше не появляться. Зал загудел.

— Булат Шалвович, — говорили люди, — сам Булат Шалвович поддержал Басаева.

— С господином Окуджавой разберется гражданское общество. Оно решит, какую степень инвалидности он заслуживает после таких необдуманных слов.

Слушатели меня, к счастью, не поняли. Выражение «гражданское общество» оказывало на них умиротворяющее действие.

В городе я подружился с Романом Капланом, который привечал в «Русском самоваре» отмороженных поэтов. С ним можно было поговорить о мужской моде, поэзии, живописи, обо всем. Марианна и Соломон Волковы угощали меня коньяком на вечеринках, Генис рассказывал о Брейгеле, Неизвестный — о Хрущеве. В женской ласке я не нуждался, но идеи Каштанова постепенно проникали в мое сознание. Всю жизнь я сознательно избегал женитьбы, но, достигнув тридцатилетнего возраста, стал об этом задумываться. Я жил в польском районе. Польские девушки невероятно хороши собой. С ними можно выпить, пойти на поиски приключений. По наивности в будущей супруге я видел не только соратника, но и собутыльника.

Осенью у меня остановился Драгомощенко с женой. Зина мгновенно обустроила наш быт, научила есть аспарагус и не ссориться. Мы пили вино, разбавленное водой, как древние греки, и говорили о поэзии.

— Поэзия должна быть глуповатой, — говорил я.

— Поэзия должна быть умноватой, — говорил Аркадий.

В те спокойные, пасмурные дни мы придумали издать «Антологию современной американской поэзии на русском». Аркадий подкидывал своих, я — своих. Фостер организовал нам чтения в Хобокене с Айлин Майлз [65] Айлин Майлз (1949) — американский поэт, ветеран ЛГБТ движения. . Она была лесбиянкой из Бостона, в Нью-Йорк переехала давно. Жила здесь с семейными парами или одинокими девушками.

«Я всегда голодна и хочу секса».

Наш человек. В те времена она еще сильно пила, проклинала фростов и лоуэллов. Два года назад баллотировалась на пост президента США от ЛГБТ-сообщества, но не победила.

— В первую очередь, как президент, я создала бы в Америке министерство культуры, — говорила она.

— Зачем? — недоумевали мы.

Аркадий в те дни уверял, что я должен организовать санаторий для престарелых русских поэтов. Где-нибудь на Лонг-Айленде. Он неправильно оценивал мой бюджет и умственные способности.

— Как ты себе это представляешь? — спрашивал я.

— Так и представляю. Денег у тебя полно. Ты покупаешь дом на берегу Атлантики. Называешь его «Дом творчества Вадима Месяца». И я с семьей переезжаю туда жить.

— Тебя потом оттуда не вытуришь.

— А зачем меня вытуривать?

— Чтобы освободить место для Вани Жданова или Лены Шварц [66] Елена Шварц (1948–2010) — русский поэт и прозаик. Одна из ведущих фигур ленинградской неофициальной культуры 1970-х и 1980-х годов. .

— Что ты говоришь, Дыма? Ваня и Лена — вчерашний день поэзии. Зачем им дом на море?

— Аркаш, а ты вообще русский поэт? Ты же косишь под американа. Пусть тебе Бернстин с Хеджинян терем покупают.

— У них нет денег, Дыма.

— У меня тоже нет на это денег.

— Ты все-таки подумай. Хорошая идея. У меня есть ученики. Саша Скидан [67] Александр Скидан (1965) — российский поэт и прозаик, эссеист, переводчик. . Ему можно дать одну комнату.

— Аркадий недавно написал стихотворение, — включилась в разговор Зина. — Хорошее, оригинальное. И представляешь, что случилось? Скидан на следующий день написал такое же.

Аркадий Трофимович недобро посмотрел на нее. Снял очки, вытер стекла и свои проплешины бумажным полотенцем. Если он нервничал, всегда снимал очки.

— Такие стихи, Зин, скоро будет компьютер писать, — пошутил я. — Не расстраивайся.

Драгомощенко продолжал гнуть свою линию.

— Будем жить вместе на Лонг-Айленде. Пить вино, разговаривать о поэзии.

— Я не люблю поэзии, Аркадий. А поэтов не люблю еще больше.

— Зачем же этим занимаешься?

— Отмываю деньги, — вспомнил я его высказывание. — Я — казначей мафии. Надо чем-то руки занять. Вот и сочиняю всякую фигню, приглашаю поэтов в Америку.

— Не думал, что ты такой злопамятный, — сказал Аркадий и подлил мне вина. — «Дом творчества Вадима Месяца». Звучит! Соглашайся!

За день до выступления мы с Аркашей зачем-то надрались. Забурились в пивную в Хобокене и за пивом с текилой перемыли кости всей американской поэзии. В случае Аркадия говорить о русской словесности было бессмысленно. Он умел ввести меня в состояние, когда и я забывал о ней напрочь. Мир теперь вращался вокруг Джона Эшбери и Майкла Палмера, англосаксонских сухарей, играющих на разрыв экспозиции. Я говорил, что «многобукав» — это дурной тон, неуважение к читателю, и что любая поэтическая мысль может быть выражена коротко и ясно.

— Теряется музыка, — возражал Аркадий.

— Там не музыка, а сплошной Шнитке, — говорил я. — Тебе мало Шнитке в окружающей жизни? Нужно быть извращенцем, чтобы тащиться от Шнитке.

В конце концов мы поругались из-за будущей антологии. Драгомощенко настаивал, что он — автор этой идеи. Я говорил, что издавать книжки придумал Гутенберг.

— Аркаша, я могу получить грант и издать эту антологию самостоятельно. Мне не нужны твои авторы. В Америке поэтов пруд пруди.