Раиса Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

История прохождения Коршуновым курса воен­ной академии полна для него обретений. Одно из них — обретение друга, курсанта Левинсона. В повести это живой характер, человек со своей биографией, пристрастиями. Взаимоотношения Кор­шунова с Левинсоном драматичны. Глубоко разъяснена первоначальная неприязнь боевого командира Коршуно­ва, хлебнувшего горечи боев и утрат, к способному моло­дому лейтенанту. Фигура Левинсона позволяет еще глуб­же понять героя повести, вместе с тем она показывает, сколь широка основа командного состава армии, собирающей лучших, талантливых людей. Возможно, сама фамилия Левинсона в повести не случайна: в фадеевском «Разгроме» командир с такой же фамилией вел своих бойцов, защищавших молодую республику. Нынешним командирам придется продолжить их дело.

В послевоенных изданиях варианта повести «Алек­сандр Коршунов» издатели назвали одну из глав «Ле­винсон». Она в основном соответствует тексту четвертой главы «Полковника Коршунова». Но в полном тексте (так он издавался и в 1957 и в 1965 годах) о Левинсоне говорится гораздо больше. Его рассказ комкору о горь­ком детстве, о погромщиках, убивших любимых дедов, так же важен, как и упоминание о школьном учителе ма­тематики, о работе слесарем в Ленинграде. Писатель не просто агитировал своей повестью быть готовыми к обо­роне страны, он умел убеждать в этом молодых людей предвоенной поры. Комкор слушает Левинсона, который говорит о том, что и автору очень близко. Оказывается, руководя на заводе военно-физкультурной работой, Ле­винсон даже написал книжку о комсомольцах-танкистах. Правда, это не писательская работа, но она, по словам комкора, принесла пользу.

Принести пользу — вот что важно и для комкора, и для Левинсона, и для писателя. «Мне казалось, что, раз война рано или поздно все равно неизбежна, к ней нужно готовиться. Готовиться нужно всем, даже и не военным людям, и мне хотелось сделать все, что возможно, чтобы я сам был полезен на воине». Эти слова Левинсона — кредо писателя Льва Канторовича. Готовился к будущим схваткам он сам, его герои и его читатели.

В академии Левинсон встречается со своим едино­мышленником Коршуновым. Но, как и в первых главах повести, здесь возникают сложные коллизии, связанные с разным опытом людей. Внутренний конфликт первой главы — отношения Коршунова с Лобовым. Кто знает, как могли бы они развиться, не погибни Лобов по своей же вине. Противоречиво отношение Коршунова к Алы. Здесь и доверие, и подозрительность. Трудно сказать, как развернулись бы события второй главы, если бы Алы узнал об этих подозрениях. В третьей главе Коршунов сталкивается с собой, со своей ограниченностью, духов­ной незрелостью. И так же, как он дрался за право учить­ся в академии, он борется за широкие знания. И вот — новое столкновение опытного, хотя и молодого командира с новичком в военно-теоретических вопросах, замкнутого молчуна — с говорливым комсомольским работником. Один недоверчив, другой робеет. Коршунов считает сво­его подопечного выскочкой, несерьезным человеком. А Ле­винсон своего наставника — сухарем, с которым невоз­можно подружиться, хотя подружиться очень хочется...

История подлинного сближения Коршунова и Левин­сона, очевидно, могла стать материалом для самостоя­тельной повести. Понятно восхищение Левинсона молча­ливым пограничником-орденоносцем, который казался «олицетворением всего романтического и героического, что было... в военной профессии, в судьбе командира Красной Армии». Но можно понять и неприязнь Коршу­нова. Он ведь не знал, что пришлось пережить Левинсону в детстве. Он видел лишь внешнее. Позднее Коршунов сказал: «Ты показался мне слишком чистеньким. Пони­маешь? У меня в Средней Азии есть командиры и красно­армейцы твои ровесники, и они живут как на войне и хо­рошо знают, что такое смерть, и кровь, и жажда, и жара, и мороз. Понимаешь, Левинсон? Я вспомнил о них, встретясь с тобой, и ты показался мне чистеньким счастливчи­ком. Теперь я знаю тебе цену...» Понадобилось время, чтобы пришло взаимное доверие. И тогда, наверное, Ле­винсон рассказал о своих дедах и больном отце, комму­нисте с семнадцатого года. А Коршунов, успевший повое­вать в гражданскую (четыре года разницы в возрасте), поведал обо всем, что мы уже знаем из первых глав по­вести. Пересказывая исповедь Коршунова, автор как бы вспоминает об увиденном на южной границе, он волнует­ся, и это волнение передается читателю. Ощущения самоцитирования здесь не возникает. «Левинсон слушал, за­таив дыхание, и совершенно забыл о том, где он находит­ся... Ему слышались выстрелы и горное эхо, и вой шакалов, и крики басмачей. Ему казалось, что он видит вороного жеребца Басмача, и молчаливого Алы, и скула­стые лица вожаков басмаческих шаек. Он узнал о бесхит­ростной боевой дружбе пограничников и о смертельной ненависти старика Абдумамана. Он узнал о ране Коршу­нова и о том, как Коршунов в первый раз готовился в академию...»

По существу, перед нами кинематографический «ход», прием воспоминаний, открывающий новые черты в харак­тере героя. Оказывается, не такой уж сухарь этот замкну­тый Коршунов, он остро чувствует, глубоко переживает.

Процесс становления личности героя показан в пове­сти разносторонне, протекает он трудно. Путь интелли­гента в первом поколении всегда долог, психологически сложен. В области военно-теоретического мышления осо­бенно. Это в равной мере относится и к Левинсону, и к Коршунову. Судьбы Левинсона и Коршунова обычны и исключительны. Обычны для общества, где молодые люди, сыновья рабочих и ремесленников, поднимаются к осознанию цели — к высшему военному образованию.

Без предыстории Левинсона, его рассказа комкору о тяжком, униженном детстве, нельзя представить ни его комсомольскую юность, ни увлечение военным делом. Для понимания характера Коршунова многое дает глава об отце героя, которая названа «Александр Александрович Коршунов-старший». Глава эта вставная, но она органич­на, не иллюстративна. Рассказ о старшем Коршунове, сначала гнувшем спину на хозяина малярной мастерской, а потом работавшем на вагоностроительном заводе, су­щественна для понимания социальных и духовных корней героя, естественно впитавшего нравственные понятия русского рабочего человека. замечания пулеметчика Зимина о том, что у него в род­ных Верхних Кутах перед праздником пекут оладьи, по­являлось прямое публицистическое слово автора: «Это случайное замечание точно распахнуло стены казармы. Сразу стали видны барабинские степи, Новосибирск, Смоленск, Свердловск... — все, что лежало по ту сторо­ну тайги. Каждому бойцу захотелось вспомнить добрым словом родные города и поселки...» Конечно, чего-то оригинального в этом, как и в сцене слушания парада с Красной площади через плохонький приемник, нет. Но определенный эмоциональный настрой достигается.