Люк Бессон - Несносный ребенок. Автобиография [litres]

Это была демонстрация злоупотребления властью во всей красе. Никакого величия души. Никаких угрызений совести. Просто отчужденность одного человека от другого.

У него в руке был муравей, и он ждал только одного неверного слова, чтобы его раздавить. Я впервые почувствовал на себе вредоносность власти. В дурных руках она служит не для созидания, а для разрушения.

Пока я произносил нежные слова, которые он желал услышать, я пообещал себе две вещи. Никогда больше не оказываться в такой ситуации и никогда не использовать силу как оружие массового уничтожения. Власть должна быть властью созидания и любви, а не истребления.

Через несколько недель я подписал контракт на свой третий фильм с киностудией «Гомон».

Прежде чем заняться новой версией сценария, мне следовало встретиться с одним человеком: Жаком Майолем.

Мы вышли на его след через посредничество итальянского адвоката, и оказалось, что с ним можно было связаться только по средам. Желая узнать, почему, мы выяснили, что он находился на острове Эльба и его нельзя было беспокоить во время тренировок.

Следовало ждать, пока он приедет в Марсель, чтобы повидаться с семьей. Однажды нам позвонил адвокат и наконец-то назначил встречу. Назавтра, в полдень, в Марселе, на вокзале Сен-Шарль.

Я пришел на встречу на час раньше, так мне было важно, чтобы она состоялась.

Наконец-то я встречусь со своим кумиром. Сердце у меня бешено колотилось. Я был счастлив, что встреча наконец произойдет, но заранее страдал оттого, что мой проект мог оказаться ему не по душе. Я хотел вдохновляться его жизнью, но не мог этого себе позволить против его воли, без его согласия.

Пять минут первого. Даже в толпе Жака Майоля было легко разглядеть. Он был единственный, кто шел с высоко поднятой головой и двигался в собственном ритме.

Он совершенно не замечал торопливую тысячную толпу, которая его окружала. Можно было подумать, что он шел по девственному лесу.

У него была дельфинья улыбка и маленькие усики а-ля Кларк Гейбл. Это был красивый мужчина, который держался прямо и смотрел вам прямо в глаза. Ничто его как будто не трогало и не волновало. Он лишь временно находился в мире землян и не собирался оставаться в нем надолго. Слишком шумно. Не хватает воздуха.

– Пойдем, посмотрим на море, – сказал он, едва мы представились друг другу.

Мы сидели в дальнем конце гавани, глядя на сверкающую воду. Это его успокаивало. Мы начали болтать. Обо всем и ни о чем.

Наша беседа была совершенно бессвязна и бессмысленна.

Он едва слушал то, что я говорил, постоянно меня прерывал, неточно отвечал на мои вопросы и внезапно проголодался. Можно было подумать, что передо мной подросток в пубертате. На самом деле это была рыба, которая билась, оказавшись вне своей стихии. День так и прошел: мы слонялись по Марселю и болтали, словно нам было по четырнадцать лет.

Внезапно оказалось, что он должен уйти: у него разболелась голова. Ему не хватало воздуха. У меня совершенно не было времени рассказать ему, что я собирался сделать, и я опасался, что мой проект станет так же сильно его заботить, как первые ласты. Но в последний момент он обнял меня и сказал:

– Это хорошо, что ты снимаешь фильм о голубой бездне. Люди должны знать. Сними его. Я тебе доверяю. Увидимся.

После чего пересек бульвар, не дожидаясь зеленого света, и четырежды чуть не попал под машину. Водитель-марселец со своим колоритным акцентом принялся его обзывать, но Майоль ничего не слышал. Его голова была уже под водой.

Патрис спросил меня, как прошла встреча, и я с легким сердцем соврал:

– Все хорошо. Ему очень понравилась идея, и он согласен участвовать в съемках!

Майоль ничего этого не говорил, но я знал, что, если я отнесусь к нему с уважением и сделаю красивый фильм, он будет доволен. Остальное его не интересовало.

Наступило лето, и Патрис Леду выделил немного денег на изготовление камер и на то, чтобы я мог ехать готовиться к съемкам. Мы арендовали четырнадцатиметровую яхту и вышли из Антиба. Наша идея заключалась в том, чтобы спуститься к Корсике, пройти вдоль Италии, пересечь Грецию через Коринфский пролив и осмотреть каждый остров архипелага Додеканес. Я там знал только Иос. Мне хотелось удостовериться, что остров моего детства самый красивый из всех. Путешествие длилось двадцать четыре дня, как у Жюля Верна.

Со мной были Жан Рено и Эрик Серра. Это было самое замечательное из пережитых нами приключений.

Каждое утро я поднимался на палубу, чтобы работать над новой версией сценария, глядя на море, то самое Средиземное море, которое я так любил. Мы немного рыбачили, чтобы добыть себе пропитание, потом поодиночке методично осматривали острова.

За несколько недель до этого я отвел Жана в бассейн недалеко от его дома, в Сен-Жермен-ан-Ле.

Он будет идеальным Энцо, но для начала мне нужно было проверить, каков он в воде. Первая попытка – катастрофа. Он держался на воде хуже наковальни. У нас был год, чтобы сделать из него ныряльщика. На яхте Жан плавал каждый день, и постепенно у него стали проявляться повадки моряка, однако не так-то легко было запихнуть андалузского быка в рыбью шкуру.

Эрик Серра адаптировался чуть ли не быстрее, чем он. Море радовало его и вдохновляло. Прибыв в Грецию, мы обходили каждый остров и исследовали каждую бухту, каждую заводь, каждый пляж. Я все фотографировал и исписал несколько тетрадей своими заметками.

Как ни удивительно, Иос, остров моего детства, действительно оказался самым красивым.

Я нашел отель, где работали мои родители. Деревня Манганари была на месте. Идя вдоль берега, я даже обнаружил скалу, под которой прятал ласты, и она оказалась совсем небольшой.

Я хотел снимать здесь, хотел видеть, как Жак Майоль достает свои ласты из-под этой скалы. В моем воображении две наши истории перемешались. Я мало знал о жизни Майоля, поэтому одолжил ему свою.

Его главным соперником в то время был сицилиец Энцо Майорка.

Я попытался связаться с ним, но вмешался адвокат и сообщил, что его клиент не желает участвовать в этой авантюре.

Поскольку в то время книг о Майорке не существовало, я ничего о нем не знал, кроме нескольких анекдотов, которые мне доверительно рассказал Майоль. Мне очень хотелось отдать должное этому великому итальянскому ныряльщику, но у меня не было такой возможности, поэтому я изменил ему имя. Отныне его будут звать Энцо Молинари, и я придумал ему двух братьев, сестру и мать. Я создал собственный персонаж, идеального антагониста, который заставит бороться и развиваться моего Майоля.

Два брата-врага. Два разных моря. Моцарт и Сальери. Оставалось только написать симфонию, но это легко сказать и непросто сделать. Над сценарием я работал как каторжный. Мне не удавалось разъяснить Майоля, определить его эволюцию от начала и до конца.