Джеймс Брендон - Зигги Стардаст и я

Глажу его волосы.

– Это необязательно означает, что я гей, просто не такой, как все, понимаешь, особенный… конечно, не все так это видят. Есть и коренные американцы, которым подобное поперек горла, потому что с годами понимание было утрачено. Белые и его отобрали – пытались отнять наш дух, сделать нас христианами и все такое прочее, так что это стало считаться злом… Мы до сих пор не можем даже практиковать духовность в общественных местах, приятель.

– Правда?

Он пристраивается подбородком мне на грудь.

– Однако моя семья помнит истину. «Повремени, – говорят они. Когда-нибудь все люди будут расценивать твою суть как дар». Но не знаю, не знаю. В любом случае, мы-то живем только сейчас, верно?

Уэб подхватывается одним слитным движением, снова целует меня, и…

– Уэб! Все уже здесь! – кричит дедушка. Мы замираем, тяжело дыша. – У вас, ребята, пятнадцать минут, чтобы отлипнуть друг от друга и спуститься сюда!

Я таращу глаза.

Уэб смеется.

– От дедушки ничего не утаишь.

– О боже, боже… – Зарываюсь лицом в его волосы.

– Наверное, следует подготовиться.

– Наверное.

Он снова начинает беспорядочно целовать меня, и тут…

– ДВЕНАДЦАТЬ МИНУТ!

Да, дед дразнится, но все же…

Уэб, сдаваясь, роняет голову на мой живот.

– Ладно. Нужно подготовиться. Действительно.

– Хорошо, – говорю я. – Хорошо…

Он не двигается.

– И-и-и?..

– Еще один поцелуй.

Он стремительно поднимается, целует меня прежде, чем успеваю что-то сказать, потом соскакивает с кровати.

– Слушай, можно, я по-быстрому поставлю тебе одну песню?

– Да, конечно.

Она дожидалась идеального момента. Еще с того вечера в моей комнате, наверное… И он определенно настал. Я чувствую… Включаю проигрыватель, ставлю у кровати и выбираю Роберту Флэк. Альбом «First Take». Я почти что слышу ее медовый голос, текущий по комнате, вынимая пластинку из конверта.

Включаю проигрыватель: статика микрофона проклевывается из колонок, стоит опустить иглу на винил, и начинается та самая песня: «The First Time Ever I Saw Your Face».

Нежные переборы баса и гитары…

Тремоло ее рояля…

Уэб натягивает майку и снова плюхается на постель. Я сижу напротив. И она поет.

«The first time…» О боже, клянусь. Если Зигги – мой Иисус, то она определенно – мой Бог.

– Ничего себе, – выдыхает Уэб.

– Вот и я о том же.

«And the moon…»

Наблюдаю, как он слушает, смотрит на меня, протягивает руку, откидывает волосы со шрама.

Я не останавливаю.

Проводит по шраму пальцем, точно крохотным птичьим перышком.

Я шепчу:

– Мой Уэб…

Он шепчет:

– Мой Зигги…

И слушаем песню, заблудившись в глазах друг друга.

В ту же секунду, как выходим наружу, нас увлекает вихрь объятий, и поцелуев, и «привет-привет-привет», и «кто этот красавчик?», и «мы соскучились по тебе, приятель, готов вернуться домой?» – улыбка не сходит с лица Уэба, окруженного друзьями.

Наверное, такой и должна быть семья.

Когда добираемся до костра, его дедушка сграбастывает меня в охапку, сжимает, как аккордеон, и кажется, у меня схлопываются легкие.

– Иди возьми поесть! – говорит он, подталкивая меня к ярко-зеленому, как лайм, «Фольксвагену», припаркованному позади дома.

Я зигзагом двигаюсь между незнакомыми людьми, держась за грудь. Такое впечатление, будто легкие действительно расплющились, но потом до меня доходит, что утренний ветерок пригнал толстый слой тумана, превративший воздух в трясину.

Шарю в рюкзаке. О нет! «Питер-пол-и-мэри» остался в спальне Уэба. Бегу за ним, и тут кто-то окликает меня по имени.

– Джонатан? Джонатан Коллинз? Это правда ты, дружище?

Этот голос. Что-то знакомое…

– Мистер Дулик?!

Он стоит и лыбится до ушей, одетый в крашенную вручную футболку, вельветовые шорты из обрезанных брюк, а на груди болтается знак мира на длинной цепочке, путающейся в волосах на груди – словно только что сошел со сцены, отыграв мюзикл «Волосы».

И явно под кайфом.

– Так-так-так, – говорит он. – Это все же ты! – И обнимает меня, крепко, снова выбив воздух из легких. Густые бакенбарды щекочут мне щеку.

– А вы здесь откуда? – спрашиваю, чуть сгибаясь, пытаясь восстановить дыхание.

– Это дом моих родителей, приятель… ну, в смысле, был… они собираются его сносить. Это будет наше последнее Четвертое…

– Так это ваш дом? Но откуда вы знаете Уэба и…

– О! Дружи-ище! Я познакомился с Деннисом и Расселлом несколько недель назад в Сан-Франциско. – Он затягивает потуже бандану на голове, убирает с глаз кудрявые волосы. – Присоединился к ним, когда они «оккупировали» Алькатрас [81] 21 марта 1963 года была закрыта одна из самых известных тюрем в мире – Алькатрас. Спустя шесть лет его территорию захватили несколько десятков индейцев, удерживавших «осаду» на протяжении 19 месяцев. Они требовали превратить бывшую тюрьму в индейский культурный центр. . Там-то все для меня и началось. Лучшее время в жизни! С тех пор мы сдружились. А где Уэб?

– О, он где-то здесь…

– Здесь, сэр! – шутит Уэб, хватая меня за талию, целуя в шею. Я вздрагиваю, ожидая жжения.

Ничего не происходит.

– Ну-ну, гляньте-ка на этих двоих! Это ж просто фан-мать-твою-тастика! – вопит во все горло Дулик. Оба подскакиваем. – Это невероятно прекрасно , друзья! Как удивительно судьба обделывает свои дела, верно?

Пожалуйста, только не плачь . Он близок к этому, я вижу.

– Ага, – соглашаюсь.

Он гладит нас по плечам, щекам, головам… Точно, обдолбался до полного изумления. Уэб хихикает.

– Черр-товски прекрасно, приятель. Ну, потом попляшем, ребятки, – говорит Дулик. – Пойду, возьму жратвы. – И танцующей походкой удаляется.

– А ты… знал, что это его дом? – спрашиваю я.

Уэб пожимает плечами.

– Мне нельзя было ничего говорить…

– Чокнутый…

– Да. Чокнутый, чокнутый, чокнутый… – Он целует меня.

Дядя Расселл поднимает меня, отрывая земли.

– Эй, хватит вам лизаться! Идем, Джонатан. Тебе надо отведать доброй лакотской еды. Чтобы отрастить такое же славное пузо. – Он роняет меня обратно, хлопя себя по животу.

– Мне нужно…

– Эй-эй, выдай-ка этому парню тарелку, будь добра, милая! – кричит он Санни, которая стоит у «Фольксвагена» с другими женщинами, наряженными в похожие вязаные жакеты из ниток, спряденных, наверное, самим Архангелом Пряжи. Святые мерцающие звезды!

– Что тебе положить? – спрашивает она.

Багажник за ее спиной полон кулеров с табличками: «мороженое», «вода», «бургеры» и «жареные хлебцы и тако».

– Тако и кока-колу, пожалуйста.

Она улыбается и говорит:

– Мы так рады, что ты здесь!

Я отвечаю улыбкой и бегом мчусь сквозь толпу за «питер-пол-и-мэри», потому что, ох ты ж, чувствую это особенно остро: дыхание сперто в легких, пытается освободиться.