Джеймс Брендон - Зигги Стардаст и я

Первым делом: контрольный взгляд через озеро. Солнце уже скрылось, и вместо него между трейлерами пылает необыкновенно высокий костер, поднимается выше тумана – кажется, будто даже облака горят. Плохо. Ничего не видно. Надо идти. Надо вернуться прежде, чем…

– Ну, как там, все чисто? – Уэб сгребает меня в охапку. Роняю тако на землю. – Ой, упс, извини! Ничего, там еще есть.

Я отстраняюсь.

– Мне… надо идти.

– Сейчас?

– Я ничего разглядеть не могу. Слишком густой туман. Мне… это не нравится. И я не должен… дым и…

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Я… Мне нужно идти. – Мне нужен «питер-пол-и-мэри». – Очень нужно…

– Ты здесь в безопасности, – говорит он.

И вдруг мое дыхание полностью и мгновенно заканчивается.

Его нет.

Я вижу это сначала по лицу Уэба. Его улыбка дезинтегрирует. В глазах сияет уже не звездный свет, а чистая ярость. Поворачиваюсь туда, куда смотрит он, и…

Мир исчезает. Все становится нечетким. Кроме сгустка ненависти с пятью мужчинами на острие: Билли-Бобом, Свинотой Джо, Пятизубым Терри, Хэлом. И моим отцом. Красным, как демон из пекла. Светящимся особенно ярко на фоне клубящегося дыма. Голодным.

– Пятьдесят баксов за твои косы! – вопит Билли-Боб.

Сгусток ненависти вопит и улюлюкает.

Все застыли.

Папа и Хэл тянут шеи, осматриваются. Я сгибаюсь пополам, хватаясь за грудь.

– Где тут индейские давалки? – орет Билли-Боб.

– Да пошел ты на хрен! – отвечает кто-то из толпы. Нет, о нет-нет-нет.

– Че ты там вякнула?

– Эй, хватит, братья, просто оставьте нас в покое, – пытается разрулить ситуацию Дулик.

– Мы не сделали вам ничего плохого! – кричит еще кто-то.

– Ничего-о?! Вы приперлись на нашу землю. Я сказал бы, что это очень даже чего! Верно, ребята?

Свинота Джо и Терри согласно рычат. Не могу разобрать, что у них в руках – может, оружие, может, топоры, мне не видно.

– Это НАША земля, ты! – подает голос дядя Расселл.

Вселенная затихает. Потом… Билли замедленно кивает Джо, и все мы смотрим, как он поднимает над головой коробку с фейерверками и швыряет ее в костер.

Планета взрывается. БУ-У-У-УМ . Бутылочные ракеты, огненные шары, хлопушки, гигантские пороховые заряды ВЗРЫВАЮТСЯ – БАМ-БАМ-БАМ и ПАФ-ПАФ-ПАФ и разлетаются сквозь дым, проносясь мимо моей головы, попадая в легкие, крутясь в огне, заворачиваясь вокруг безумным вихрем. Я застыл, застрял во времени, а мир умирает. Пытаюсь сделать вдох, хоть чуточку…

Падаю на землю. Грохот фейерверков сливается с криками о помощи. Я уже не разбираю, что из них что.

Уэб склоняется надо мной. Его лицо: потрясенное, закаменелое, свирепое.

– Держись! – кричит он.

ЧТО? НЕ МОГУ… Не могу дышать. Помогите. Как больно . В сознании мелькает альбом картинок: поездки на Стингреймобиле, молитвы Зигги, трепещущие мамины ресницы, веснушки Старлы, зеленые марсианские поцелуи тети Луны, Уэб…

– Посмотри на меня!

Пытаюсь сфокусироваться. Пытаюсь вдохнуть.

– Дыши вместе со мной! – кричит он. – Вдох-выдох. Вдох-выдох, и…

НЕТ!

Из теней выскакивает рожа Хэла, нависает над Уэбом сзади. Полное затмение. Крыса хватает его за волосы и рывком запрокидывает голову. Улыбка Уэба искажается, и пронзительный крик разрывает мне сердце. Он лягается, машет кулаками, хватает за руки Хэла, который стискивает его волосы. Миг – и его нет. Пропадает в тенях.

Надо мной воздвигается отец. Он пронзительно кричит, вызывая из преисподней демонов, но я не слышу слов.

Подхватывает меня на руки.

Иду по небу.

Мир болтается и пляшет, как йо-йо.

Больше ничего не помню.

11 июля 1973 года, среда

Прошла неделя. Наверное.

Передо мной то и дело мелькает его лицо. Разбитое. Не то, которое я на самом деле хочу видеть. Оно появляется даже тогда, когда глаза закрыты. То есть в последнее время почти всегда.

Не знаю, жив ли он. Не могу спросить. Не могу выходить из дома. Не могу.

Я и сам едва выжил. Вторжение Атакующей Астмы едва не одержало победу. Я мало что помню. Вся прошлая неделя как во сне.

Шесть дней назад:

Мои глаза открываются. Я в постели. Все вокруг белое. Поначалу кажется, что я в своей спальне. А потом, что умер. А потом задаюсь вопросом, способны ли думать мертвецы.

Приподнимаю голову, но едва-едва, потому что ощущение, словно кто-то разбил ее о бетон. И роняю обратно.

Входит какая-то женщина во всем белом. Помада на ее лице кажется слишком красной. Странно.

– Ну, привет-привет, – говорит она и бодро подмигивает. Если бы мог поднять руку, врезал бы ей.

– Я умер? – приходится задать этот вопрос целых три, блин, раза, прежде чем прорезывается голос.

Она смеется и говорит:

– О нет, миленький! Ты очень даже жив. Однако здорово нас напугал.

Не понимаю, что смешного. Весьма логичный вопрос, учитывая все белое, и я не знаю… Во всяком случае, наверное, я надеялся на другой ответ.

– Жизненные показатели прекрасные. – Слышу тем временем. – Давление в норме, дыхание стабилизировалось, снимки чистые.

Сперва думаю, что она разговаривает со мной, но потом вижу, что за ней стоит кто-то еще, стоит и пишет на планшете. Мне кажется, это Уэб: длинные черные волосы. Пытаюсь вскочить, но не могу шевельнуться.

– Привет, Джонатан. Ты выздоровеешь, все будет хорошо.

Доктор Эвелин. На ней белый вязанный крючком свитер, и она напоминает кружевную салфетку.

Потом вижу папу, ссутулившегося в кресле в углу, тяжело дышащего. Комок серой бесформенной глины. Единственный во всем этом Сладком Королевстве, у кого на лице нет радости.

Три дня назад:

Глаза открываются. Хочу пить. Нет, не просто хочу. Изнемогаю от жажды. Наверное, заблудился в пустыне. На всю жизнь.

Я один в палате. А, нет, не один. Кто-то стоит. Когда подходит ближе, у меня останавливается сердце. Хэл. Его лицо: искалеченный шедевр Пикассо, покрытый неровными синяками и с повязкой на левом глазу. Тот уродливый шрам на щеке изгибается в улыбке.

Сердечный монитор заходится паникой.

– Вижу, я тебя по-прежнему волную, – шепчет он.

Пытаюсь закричать, но голоса как не было, так и нет. Разве здесь не должно быть какой-нибудь кнопки, которой вызывают медсестру, или…

– Эту штучку ищешь? – Оказывается, он держит ее в руках. – Не беспокойся, я ненадолго. Просто хотел поздороваться и сказать, что тебя на озере ужасно не хватало. И еще… – Наклоняется ближе, так что его язык цепляет мое ухо. – Видишь, что случается, когда ты меня подводишь? – Отстраняется. – Кажется, его последними словами были: «Не надо, пожалуйста, не надо!» Ц-ц-ц! Ай-яй-яй! Никуда не годное последнее слово!