Элисабет Осбринк - 1947. Год, в который все началось

«Собственно говоря, меня не интересует ничто, кроме тебя. <���…> Поездка в Канаду, в Нью-Йорк, визиты к друзьям — я могла бы наплевать на все это, лишь бы провести больше времени с тобой. Я могла бы снять себе комнату, чтобы ты спокойно там работал, когда угодно. И я вполне бы могла мыть посуду, и протирать пол, и ходить в магазин за яйцами и ромовым пирогом, и не прикасаться без разрешения к твоим волосам, щеке или плечу, и постаралась бы не обижаться, когда ты в дурном настроении из-за чего-то прочитанного или из-за чего-нибудь еще… Я не стану посягать на твою свободу. <���…> Мой Нельсон, мой дорогой Крокодил, быть может, ты смеешься над моей серьезностью, быть может, воспринимаешь мои слова как кваканье лягушонка, и, быть может, ты прав. Вот почему любовь пугает меня. Она делает меня глуповатой».

Первого октября Хасан аль-Банна рассылает во все отделения «Братьев-мусульман» циркуляр, просит готовить джихад. Телеграфирует министру по делам религий и просит напомнить имамам, чтобы на следующей пятничной молитве они говорили о необходимости джихада.

Далее он телеграфирует генеральному секретарю Лиги арабских государств и заявляет, что «Братья-мусульмане» не видят для Палестины иного выхода, кроме как взяться за оружие. И предлагает Лиге арабских государств 10 000 вооруженных, готовых к бою мужчин. Затем «Братья» организуют несколько вербовочных пунктов для защиты Палестины, и за два дня записываются более 2000 человек.

Советский Союз секретничает, также и внутри страны. Бюрократия распространяет дезинформацию среди властей разных уровней, и лишь немногие точно знают, чем заняты другие. Еще меньше знают посторонние, так называемый Запад. И ошибочно полагают, что Советский Союз еще очень далек от создания собственной атомной бомбы.

Внутри страны тяжелейшие времена наконец начинают меняться. Голод, унесший в 1946 году более миллиона жизней советских граждан, отступил. Продуктов питания, пожалуй, недостаточно, но они есть. Сталин стоит на высоком пьедестале, ни перед кем не преклоняются так, как перед ним.

Тысяча девятьсот сорок седьмой — год поворота. Не только потому, что скоро оружие Михаила будет в руках каждого воина, но и потому, что теперь Советский Союз имеет мощности для производства атомных бомб. Дебютная бомба РДС-1 называется «Первая молния» [66] «Первая молния» — кодовое обозначение испытаний первой советской атомной бомбы. .

Десятого октября Михаил получает из советского Генерального штаба официальный отзыв. Его оружие выбрано для продолжения разработок, наряду с двумя другими моделями.

Михаил упрощает и модифицирует конструкцию. Автомат становится легче, состоит из меньшего количества деталей, выдерживает более серьезные и продолжительные нагрузки. Оружие для армии не слишком образованных солдат. Легкое оружие, которое никогда не отказывает, сколько ни стреляй, сколько ни пачкай его и ни подвергай нагрузкам. Оружие, дешевое в производстве. Не всегда самое меткое, но достаточно меткое, стреляющее как одиночными, так и очередями.

В конце концов это и становится решающим фактором. Конструкцию, носящую имя Калашникова, запускают в массовое производство на советских оружейных заводах и принимают на вооружение в Советской армии. В будущем оно украсит флаг одной из стран, свыше 50 миллионов людей воспользуются им в освободительной борьбе и в террористических актах. Во всем мире имя Михаила Калашникова станет самым известным русским словом, наравне с водкой.

Жизнь итальянского химика Примо Леви как будто бы меняется, становится к нему благосклонна.

Во-первых, Лючия, его серьезная невеста, месяц назад стала его любимой женой. Затем в его жизни появляется Франко Антоничелли, антифашист, туринский поэт, возглавляющий маленькое издательство «Франческо де Сильва».

Будет выпущена и книга Примо Леви, рассказ о нескольких годах рабского труда на «ИГ Фарбен» в Моновице, Освенцим. Значит, дни станут светлее, неволя покинет его тело, и сам он наконец обретет свободу? Ему двадцать восемь лет, и, пожалуй, он даже счастлив.

Издатель Антоничелли меняет название рукописи Примо Леви на «Se questo è un uomo» [67] «Человек ли это?» ( ит .). и отправляет ее в печать. Одиннадцатого октября книга напечатана тиражом 2500 экземпляров. Дешевая бумага, никакой рекламной кампании, но тем не менее.

Средний класс в Турине проявляет легкий интерес, выходят несколько рецензий. Это все. Ничего больше. Текст исчезает. Свидетельство остается неуслышанным.

Нелли Закс дебютирует как поэт в пятьдесят шесть лет.

Новый и одновременно древний поэт. Новый, потому что раньше никто не писал так, как пишет Нелли Закс, в том числе и она сама. Древний, потому что в новой своей работе она вне того, что называется Здесь, Сейчас, Тогда и Вскоре. «Жить под угрозой», пишет она, означает «быть в открытой могиле без смерти».

Безродность. Не немка и не шведка, не иудейка и не христианка, не одинокая и не с кем-нибудь вместе, то и другое, не что-то одно, а рядом со всем этим течет смерть. Нелли Закс создает свою родину на языке ночи, место, где ни история, ни география не образуют границ и где живые и мертвые бродят вокруг друг друга, подле друг друга и обмениваются безмолвиями.

Кто-то должен поднять голос от имени того, чего больше нет. Кто-то должен наделить словом бессловесное и плотью — бесплотное. В маленькой квартирке в нижнем этаже дома с хрипящими трубами и свистящими кранами живет Нелли со своей матерью. Две женщины, младшая ухаживает за старшей, а одновременно ловит сигналы отсутствия и передает их дальше, как стихи. Поэт памяти? Память ощущений. Память истребления.

Ночью душа свободна от влияния окружающего мира, ночью влияют звезды, и наши сны отражают иной мир, в другое время незримый. На Бергсундсгатан, 23, под меридианом бельевой веревки, она соединяет себя с тем, чего больше нет, но что все-таки существует. Сидит, хрупкая, как воспоминание, и призывает тени мертвых, вбирает в себя, сгущает, делает зримыми, точно дым.

Она исполняет скорбный труд немецкой литературы, сказал кто-то. Первая претворяет отсутствие в искусство, говорит второй. Доказывает необходимость писать стихи после Освенцима [68] Возражение Теодору Адорно, который писал: «После Освенцима нельзя писать стихов» (в статье начала 1950-х годов «Критика культуры и общество»). , говорит третий.

Тринадцатого октября в «Стокгольмс-тиднинген» выходит рецензия на ее немецкоязычный дебютный сборник, «In den Wohnungen des Todes» [69] «В жилищах смерти» ( нем .). . Там ее именуют сестрой Франца Кафки, четвертой, духовной сестрой, наряду с тремя биологическими сестрами, убитыми нацистами.