Чак Паланик - На затравку. Моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось

Первое публичное чтение рассказа состоялось в магазине «Пауэллз букз» на последнем этаже «Перл рум». Было жарко. После мероприятия мне рассказали, что один парень на краю толпы потерял сознание. Знайте: никто не пишет рассказы с целью доводить читателей до обморока.

Следующим вечером в книжном магазине «Бордерз» в Тайгарде, Орегон, сознание потеряли еще два человека.

Словом, когда я готовился к встрече с читателями в магазине «Кодиз букз» на Телеграф-авеню в Беркли, я уже примерно знал, чего ожидать. Зал был набит битком. Со своего возвышения я видел напряженные лица людей – из-за тесноты, духоты и полного отсутствия личного пространства все тихо ненавидели друг друга.

Местный пиар-агент Дэвид Голиа, ставший свидетелем обмороков в Сан-Франциско, клялся, что каждый раз слушателей добивает строчка про кукурузу и арахисовое масло. В Беркли, когда я прочитал заветные слова, я заметил в центре зала молодого человека: тот резко уронил голову и привалился к сидевшей рядом девушке. Судя по выражению ее лица, они были незнакомы. Девушка с отвращением оскалилась, а потом закричала, когда он сполз ей на колени и оттуда – на пол.

Крик привлек всеобщее внимание. Я перестал читать, а люди начали вскакивать с мест и смотреть, что же случилось. Одни хватались за сердце, другие закрывали руками лицо. Все явно были очень обеспокоены – а вдруг парень умер? Те, кто сидел рядом, быстро подняли несчастного с пола и уложили его на колени той самой девушке, потому что больше было некуда.

Со стороны все это до странности напоминало сцену оплакивания Христа: умирающий юноша на коленях молодой женщины. И было еще что-то от Тайной вечери, поскольку окружающие тянули руки к парню, желая как-то ему помочь. Четыре сотни человек с одинаковым выражением сочувствия и тревоги на лице.

Я взглянул на Дэвида Голиа. Мы оба знали, что будет дальше.

Упавший в обморок парень заморгал. Обнаружив себя в центре внимания, он покраснел до корней волос. Люди стали ласково помогать ему сесть.

А потом они просто как с цепи сорвались: рыдали, аплодировали. До меня уже никому не было дела. На глазах у народа произошло практически чудо, мертвый воскрес! Юноша был не иначе как Лазарь. Напряжение исчезло, его сменило теплое чувство единения. От тихой ненависти к ближнему не осталось и следа: людей сплотил общий опыт. Они уже вовсю обсуждали случившееся, делились друг с другом впечатлениями. Совместно пережитые ужас и радость сделали их одной семьей.

С разрешения потрясенного юноши я продолжил читать рассказ.

Во всех городах, в Англии, Италии и прочих странах, события развивались примерно одинаково. На кукурузе и арахисе слабонервные не выдерживали. Где-то на семьдесят третьем обмороке я перестал вести им счет. Несколько раз люди теряли сознание в очереди, в магазине, кто-то падал в метро. Недавно в исторической синагоге на пересечении 6-й и 1-й улиц в Вашингтоне сразу пять человек потеряли сознание (им тут же оказал помощь врач, по счастью оказавшийся среди слушателей). Когда я дочитывал рассказ, витражное окно вспыхивало голубыми и красными огоньками приехавшей «Скорой помощи».

Вот вам история одной истории. На сегодняшний день она довела до обморока сотни людей.

Мне кажется, Ширли Джексон одобрила бы.

Меня часто спрашивают: «Где вы берете идеи?» На самом деле вопрос следует поставить куда шире.

Порой все начинается с какой-то строчки. Одна-единственная фраза или предложение могут послужить отправной точкой для целого рассказа или романа. Один мой коллега как-то сказал: «Я-то вижу, что вижу так же, как видишь ты». Прекрасное предложение, полное отзвуков и двусмысленности. Однажды я рассказал о нем своим коллегам-писателям на курсах, и они чуть не подрались, решая, кому оно достанется. Когда мы с Тоддом Доути – дражайшим Тоддом, лучшим пиар-агентом из ныне живущих – летели в Канзас-Сити, мы попросили менеджера по продаже авиабилетов записать весь багаж на меня (потому что у меня не было ограничений по багажу, ведь я летел бизнес-классом). Менеджер пожала плечами и весело ответила: «Я так раньше никогда не делала, но давайте попробуем. Посмотрим, что будет ». Опять-таки, чудесные слова, полные любопытства и предвкушения. Они стали заглавием одного из рассказов в «Приманке» – раскраске для взрослых, проиллюстрированных фантастическим художником Дунканом Фегредо.

В 1850-х Служба береговой и геодезической съемки США составила карту калифорнийской береговой линии – с целью определить местоположение будущих маяков. Среди художников, нанятых для изготовления медных гравировальных форм, был юноша, который имел обыкновение оставлять на полях работы крошечные портреты – небольшие этюды, посвященные игре света на человеческом лице. Они были хороши, но, когда они начали появляться на официальных документах, посвященных береговой линии Санта-Барбары, художника уволили.

Его звали Джон Эббот Мак-Нейл Уистлер, и он стал великим художником. Сегодня эти крошечные этюды наглядно демонстрируют постоянную работу творческого разума.

Никогда не знаешь, где тебе попадется интересная идея, образ, фраза или слово. На днях я шел мимо стройки, где несколько рабочих высоко на лесах клали кирпичи, а подручный без конца подносил им свежий кладочный раствор. Работа жуткая – бегать туда-сюда по лестницам с тяжеленным ведром мокрого цемента. Чтобы как-то его подбодрить, один из рабочих крикнул: «Малой, да у тебя раствор живой!»

Ладно, ладно, то было не на днях, а одиннадцать лет назад. Наглядный пример того, как одно чудесное предложение может годами жить в памяти писателя. Это же настоящая поэзия, гласные и согласные сами собой образуют симметрию (обратите внимание на «-ой» в начале и конце предложения). Многие писатели ведут «дневники», куда записывают идеи и разные факты, интересные словечки, но все самое лучшее постоянно сидит в памяти и годами ждет своего часа.

«Малой, да у тебя раствор живой!» Теперь эта фраза нашла дом.

На мероприятии, организованном Национальным государственным радио в Портсмуте, Нью-Гемпшир, одна обаятельная продюсерша рассказала мне историю про то, как ей довелось присутствовать на ужине в семье чопорных протестантов. Она молча изобразила, как они, поджав губы, безмолвно орудовали ножами и вилками – за весь ужин никто не вымолвил и словечка. В заключение она назвала их «новоангличане, отмороженный богом народ».

Разве я мог такое забыть? Разве мог не использовать? Теперь всякий раз, когда мне приходится чинно сидеть на каком-нибудь одуряюще скучном ужине, я пихаю в бок приятеля и шепчу: «Отмороженный богом народ». Вот и эта чудесная фраза теперь нашла дом.