Чак Паланик - На затравку. Моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось

И вот они уже скандируют: «Борись! Борись!» Под крики толпы ты начинаешь лягаться и толкаться, пробивая себе путь наружу. Когда твоя окровавленная рука наконец разрывает крепкую шкуру мертвой лошади, кто-то вставляет в нее бокал вина.

Ты медленно появляешься на свет из лошадиного трупа, голый и окровавленный. Наконец ты на свободе; твои учителя и друзья встречают тебя с искренним теплом, и ты продолжаешь праздновать вместе с ними, заслужив право войти в их ряды.

Человек в костюме и начищенных ботинках объяснил мне смысл этой абсурдной вековой традиции. Она дает юным ветеринарам некий базовый совместный опыт, который однажды послужит им утешением. Сколько бы чудесных щенят и котят ни погибло под твоим скальпелем, как бы ни болело за них сердце, все эти муки не сравнятся с тем, что ты чувствовал, когда очнулся внутри холодного лошадиного трупа.

Самые лучшие истории порождают новые истории. Я называю этот процесс «засевом зала». По аналогии с засевом облаков для вызова осадков, прием позволяет вам поделиться неким универсальным личным опытом и мгновенно получить отклик. Никто не живет настолько нетипичной жизнью, что остальные не смогут поставить себя на ваше место.

Заметьте, Коул Портер был знаменит не тем, что выдумывал прилипчивые фразочки, которые потом распевала вся страна, а тем, что умел эти фразы подслушать. Он посещал общественные места, подслушивал чужие беседы, выбирал самые популярные разговорные выражения и писал на их основе тексты песен. Когда выходила очередная песня, люди и так вовсю использовали в речи выражения вроде «you are the top!» («ты просто топ!») или «anything goes» («все сойдет»), и потому творчество Портера моментально попадало в активный обиход. Джон Стейнбек тоже любил сесть где-нибудь в уголочке и подслушивать, о чем и как говорят живые люди, что происходит в их жизни. Когда к нему пришла известность, он запаниковал, потому что очутился в центре внимания и больше не мог тайком собирать необходимый материал.

Засев зала помогает во многом.

Во-первых, он позволяет увидеть, насколько ваша история цепляет людей. Находит ли она эмоциональный отклик у читателей? Заставляет ли вспомнить другие, вроде бы давно забытые истории? Дает ли разрешение поделиться тем, чем в любой другой ситуации они никогда не поделились бы?

Это важно. Часто люди утаивают какие-то случаи из своей жизни, боясь, что рассказ о них может кого-то обидеть или вызвать осуждение. Например, одна женщина – моего возраста – поведала мне такую историю из своего детства. Во втором классе она стала «брауни» – это будущие герлскауты. Ей было семь лет. Однажды у нее разболелся живот, и мама положила ее лицом вниз на вибрирующую электрическую грелку. «Видимо, она случайно оказалась у меня между ног, – пояснила женщина, – потому что проснулась я от таких ощущений !»

Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Конечно, она не знала, что это было, и на следующем слете брауни, который состоялся у нее дома, она объявила: «Девочки, вы просто обязаны испытать эту грелку!» Конечно, все испытали. И с тех пор слеты брауни проходили только у нее дома.

«Это было как «Секс в большом городе» для семилетних девочек, – продолжала она, гордо улыбаясь. – Я стала самой популярной девчонкой в школе! Все хотели со мной дружить!»

Как-то раз ее мама пораньше вернулась домой и застала дочь и ее подружек с грелкой. Девочек она отправила домой, а дочь избила шнуром от грелки. «Она хлестала меня и хлестала, приговаривая: “Да как же это у меня выросла такая шлюха? Как ты могла придумать такую гадость?!”»

С тех пор эта женщина ни разу не испытывала оргазма. «И вот я подумала… если у вас хватило духа встать и рассказать историю про то, как вы онанировали с морковкой в заднице, так, может, и мне стоит… ну, прийти к маме и обсудить с ней тот случай с грелкой, поговорить по душам? Вдруг это поможет мне избавиться от травмы?»

Я чуть было не поправил ее: «Нет-нет, истории из «Кишок» происходили не со мной!» Но кому какое дело? Мы пишем не для того, чтобы хорошо выглядеть. Мы пишем, чтобы дать людям возможность рассказать собственную историю, прожить связанные с ней эмоции и разрешить, таким образом, некий внутренний конфликт.

Помимо того, что засев зала позволит вам проверить на людях привлекательность своей истории, он также обеспечит вас огромным количеством примеров на ту же тему. Вы ведь помните, что минимализм – это про то, как сказать одно и то же сотней разных способов? Моя история про станок для заточки ракеля забавная, ничего не говорю, однако благодаря ей я услышал десяток куда более интересных историй – про ведро с горячим паром, желатиновые светофильтры, розыгрыш с мертвым младенцем и, наконец, про француза-ветеринара и лошадиный труп.

Пожалуй, самое приятное в засеве зала – то, что можно наконец поработать среди людей. Львиная доля писательского труда происходит в одиночестве, либо наедине с ручкой или клавиатурой. Ты или стоишь один на сцене, или сидишь в гостиничном номере. И как же здорово, что иногда можно просто закинуть в толпу идею и послушать, что говорят другие. По образованию я журналист. С фантазией у меня не очень, зато память хорошая. И я умею слушать. Лично для меня писательский труд – это попытка выявить и обозначить общие закономерности в жизнях многих, очень многих людей.

Итак, своему ученику я посоветовал бы чаще ходить на вечеринки. Рассказывать людям о неловких и даже позорных моментах своей жизни. Пусть они делятся с вами своими историями – и вы непременно увидите закономерность.

По словам Тома, смысл писательских курсов заключается в том, чтобы дать людям разрешение писать. Семинары как бы узаконивают деятельность, которая большей части населения планеты кажется бессмысленной.

Наши занятия у Тома Спэнбауэра всегда проходили одинаково. Мы собирались по четвергам, около шести вечера, у него дома. Он спрашивал, как у нас дела. Обычно в третьем лице, например: «Как сегодня дела у Моники?» или: «Что творится в мире Чака?».

Мы общались, а потом Том рассказывал, что происходит у него. Мы с раскрытыми ртами слушали его истории про авторские договора и продажу прав на экранизацию романа. Уже одно присутствие Тома позволяло нам поверить, что мечты иногда сбываются.

Социализация помогала тем, кто испытывал трудности, добиваться нужных результатов. Том читал лекцию о каком-нибудь аспекте писательства вроде «лошадок» или «обезьяньего ума против воловьего». Порой на огонек заглядывали другие писатели и делились с нами своими секретами мастерства. Например, Питер Кристофер научил нас «прятать “я”», а Карен Кирбо рассказала, что ружье не может быть просто ружьем. Ему надо уделить много внимания, описать его во всех подробностях. Эту лекцию она прочитала нам после того, как я зачитал вслух первую главу «Бойцовского клуба». Я вернулся к «Поваренной книге анархиста», нашел информацию о том, как изготовить глушитель своими руками, и «ружье» у меня получилось куда более убедительным.