Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Тогда мы сделали одно поразительное открытие: нигде ни в кабинетах начальников советских учреждений,с которыми приходилось иметь дело, ни ворганах политической полиции, арестовывавшей нас, ни во время допросов, производимых прошедшими специальные школы следователями НКВД, ни на ответственных постах руководителей лагерной администрации - мы не встречали "интеллигентных" людей в европейском смысле слова.

Перед нами были люди примитивные, часто безграмотные, люди темные, выученные властью выполнять определенные функции, люди не лишенные природного ума и отлично приспособленные к той советской действительности, о которой мы не имели понятия, - но это не были "интеллигенты". С ними не было у нас общего языка, и мы не могли иметь к ним претензий, когда они просто не понимали что им говорят. В первое время мы полагали, что массовые аресты невинных людей и вывоз их на далекий север в лагеря, предназначенные для преступников, основан на ошибке или недоразумении. По нашему предположению, люди интеллигентные и образованные, управляющие огромной страной, находились где-то выше, в центральных инстанциях. До них трудно добраться, но когда мы установим с ними контакт, всё сразу выяснится и будет улажено. Только постепенно, в течение долгих месяцев, для нас стало ясно, что среда людей управляющих огромным лагерным царством, с его миллионами населения, гомогенна снизу до верху.

Различия в личной одаренности и степени партийной подготовки людей, составляющих аппарат власти в Сов. Союзе, не касаются того главного, чему он обязан своим единством и психологической однородностью. Это главное - результат исторической эволюции диктатуры в Сов. Союзе. "Республика рабочих и крестьян" - отнюдь не фикция и не миф, созданный советскими идеологами. Своим существованием она обязана концепции интеллигентов. Зачатая в уме Ленина и его ближайших сотрудников, она была осуществлена и построена выходцами из рабочей и крестьянской массы. Этой массе, которая интеллигенцией в свое время искренне идеализировалась (в трех разных вариантах: славянофильства, народничества и ленинской веры) пришлось взять на себя функции непосильные и превышавшие ее умственный и моральный уровень. Интеллигенция в старом, классическом стиле 19 столетия была советской революцией отброшена, в силу ее чуждости и непригодности, или же поставлена в служебное положение. Устранением интеллигенции, как влиятельного политического фактора, направляющего и формирующего сознание масс, объясняется не только общая брутальность большевицкой системы, но и пассивность, с какой массы, вовлеченные в превышающий их разумение революционный процесс, следуют партийному руководству.

Очень скоро наметился естественный отбор среди масс, выдвинутых в процессе революции на командные посты. Во времена Сталина перестали говорить о "рабоче-крестьянском правительстве". Возник новый класс властвующих, класс советской бюрократии и технократии, воспитанный не в традициях старой русской либеральной и радикальной, свободолюбивой при всех своих разногласиях интеллигенции, а в чиновничьем послушании, железной дисциплине и той эмфазе исполнительности, для которой параллель в русском прошлом можно найти разве только в явлении московских "служилых людей".

Яркой демонстрацией этого нового класса явился его зрелый продукт и законный возглавитель, Никита Сергеевич Хрущев, во время своих гастрольных поездок "по лицу земли широкой". В этой демонстрации был дан незабываемый урок западному миру. Кто такой Хрущев? Не крестьянин и не рабочий, несмотря на свое происхождение, и меньше всего интеллигент, несмотря на многообразную осведомленность. Он, в кругу своих "служилых людей диктатуры", - наглядное свидетельство метаморфозы правящего слоя в Советской Империи.

Проблема - что сталось с интеллигенцией, понимаемой как авангардная интеллектуальная группа, духовная элита нации, этим не разрешается. Наука, метафизическая мудрость, литература, искусства, техника, - это все существует в Сов. Союзе и повинуется внутренней логике своего развития, частью покровительствуемое властью, частью регламентируемое и преследуемое. Но как бы ни относилась советская власть к отдельным представителям интеллигенции, носителям самозаконного начала, - нет сомнения, что интеллигенция в целом, как социальное явление, типичное для западной культуры (или для всякой культуры, основанной на почитании духовных ценностей), ею осуждена. Там, где задачей является приведение масс к общему духовному знаменателю, там встреча носителей монополизированного "просвещения" и "просвещаемых" масс происходит на полдороге специальной выучки и квалифицированного мастерства. Культурный процесс проходит под знаком дрессировки, методы которой могут отличаться разной степенью брутальности; при этом интеллигенция неизбежно, поскольку она хочет быть независимой от предуказанного властью шаблона, объявляется "буржуазной", "антинародной" и тем самым подлежит усмирению и уничтожению. Не обязательно для этой цели изолировать ее в лагерях (судьба Б. Пастернака). Советская страна полна глухого и затаенного внутреннего сопротивления. Условием существования интеллигенции в Сов. Союзе является, по крайней мере, ее внешняя лояльность и дисциплинированность. Лагеря же представляют особый случай, поскольку в них социальная структура советского общества дана в чистом виде, и все контрасты и особенности советского общества выступают без украшений. Лагеря - модель общества, управляемого голым насилием, где не требуется даже фикции "согласия" управляемых. Тема - "интеллигенция в лагере" - полна глубокого интереса именно в силу парадоксальности и противоестественности этого явления. Акт, в силу которого помещается в лагерь принудительного образа жизни (что гораздо шире чем "принудительный труд") человек не вопреки своей интеллигентской сущности, а именно, за свою принадлежность к этой осужденной социально-духовной категории, есть акт политической перверсии.

Отметим, прежде всего, что процентное отношение интеллигенции в лагерях (или как бы еще иначе не назывались места принудительного "перевоспитания") должно значительно превышать ее относительную численность в советской провинции.

Дореволюционная интеллигенция концентрировалась в университетских городах и только редкими одиночками была вкраплена в деревенскую и провинциальную Россию. Всегда существовала огромная разница между культурным уровнем и интеллектуальным напряжением жизни в большом русском городе и в глухой провинции. Она сохранилась и по сей день. Я провел почти год в маленьком сибирском городке Алтайского края с населением в 20 тыс. (Славгород, 1945-6), работая на заводе и ежедневно встречаясь с людьми самых разнообразных занятий. Если были в этом городе русские интеллигенты (не-русских, ссыльных, было немало), я с ними не встретился. Они были хорошо законспирированы. Суждения моих сослуживцев, их осведомленность в вопросах мировой политики, литературы, искусства находились на детском уровне. Этим я не хочу сказать, что они "ошибались" или "мало знали" о том, что происходит в мире. Более важным было то, что они были целиком определены извне, как дети, беспрекословие принимающие авторитет старших. В лагерях в течение пятилетнего пребывания я имел большую возможность общаться с интеллигентами, чем на воле в советской провинции. Можно, не рискуя впасть в преувеличение, сказать, что после культурных центров и институций ССОР вторым местом, где заметно ощущается присутствие интеллигентских элементов, является замкнутый мир советских лагерей.