Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

Остается еще солидарность интеллигентов между собой, - явление, вытекающее в лагерной жизни из элементарного инстинкта самосохранения и составляющее одну из характернейших особенностей лагерного быта.

Попадая в новую и чуждую ему обстановку, интеллигент не одинок. Он всюду встречает себе подобных и может рассчитывать на их поддержку, - как если бы существовал какой-то "тайный орден" интеллигенции, связанный обетом взаимной помощи.

Много можно спорить о понятии "интеллигенция" - есть ли это "класс" или только прослойка, интеллектуальная категория или культурно-историческая формация... нельзя никому запретить произвольно расширять или суживать это понятие... но практически, в чужом лагерном окружении, интеллигенты образуют одну, сравнительно сплоченную семью. Очень легко завязываются знакомства, связи и дружеские контакты. Достаточно одного внешнего вида, манеры держаться и разговаривать, достаточно иногда одного слова и взгляда, чтобы быть принятым в среду "интеллигенции" данного лагпункта. Как уже было указано, нет такого пункта, где бы не находились люди, связанные общей принадлежностью к "интеллигенции". В общей массе они так же различимы, как люди белой расы среди черных, или, наоборот, черные среди белых. Солидарность реальна и ощутима на каждом шагу; без нее интеллигент не мог бы продержаться в лагере. Она выражается в протекции всякого рода, при назначении на работу, при снабжении питанием и одеждой, в амбулатории, в больнице, и в бесчисленных мелких услугах, оказываемых в течение дня друг другу. Идеологические расхождения, казавшиеся важными на воле, при водворении в советский лагерь теряют свою остроту... Если они и продолжают существовать, то они не подчеркиваются и не мешают взаимному сближению.

Здесь может быть будет уместно дать несколько живых зарисовок "лиц в толпе" - типичных интеллигентов в лагере. Термин "лицо в толпе" ("the face in the crowd") особенно применим в данном случае, ибо в безличной массе людей, считаемых по-бригадно и выражающих смысл своего существования в процентах выполнения нормы, интеллигент - именно и есть тот, кто сохраняет или пытается сохранить свое лицо.

Старый большевик Л. был в течение всей зимы моим соседом в больничной палате Котласского пересыльного пункта. Он был крупного роста и по внешности напоминал Булганина, с острой козлиной бородкой, высоким лбом и умным взглядом живых глаз. Л. был членом партии с 1913 года и занимал крупные, ответственные посты в советской иерархии. В качестве заведующего снабжением горной промышленности СССР он часто ездил заграницу. О своих впечатлениях, в особенности об американских поездках и приключениях, он любил рассказывать в тесном кругу трех-четырех доверенных друзей.

Рассказывал он потешно и с большим юмором. Л. был человеком живого темперамента и неподдельного добродушия, но далеко не был дипломатом и, разъезжая по американской провинции, не раз совершал faux pas, когда случалось ему выпить лишнее и заключить знакомство с бойкой проезжей девицей. Об этих его промахах было известно в Москве, и не сносить бы ему головы, если бы не покровительство Сталина, который ему мирволил и не придавал значения его неполитическим слабостям. Л.описывал кремлевское заседание, где нападали на него Сольц и Розенгольц (позднее ликвидированные Сталиным), и где в последнюю минуту несколько добродушных слов,сказанных "хозяином",спасли его от расправы.

Погубило его безрассудное желание вмешаться в высшую политику. Во время войны этот искренний и по-своему честный человек пришел к заключению, что "наша идея провалилась" (это было его характерное выражение) и передал партийному руководству меморандум, где изложил свои соображения насчет того, что и как следует изменить в управлении страной. На меморандум раннего ревизиониста хозяин реагировал иначе, чем на неумеренную выпивку и веселые похож дения в американском Мидл-Исте. Л. был арестован и изъят из обращения. Ему дали 10 лет. В Котласе, где он начал отбывать свой срок, уже было ясно, что его песенка спета. Л. был болен редкой болезнью - гемофилией - и несмотря на его внешне-здоровый вид ежедневно подвергался опасности внутреннего кровотечения и смерти. Котласские врачи продержали его полгода в госпитале, но администрацию лагеря невозможно было убедить, что этот внешне-здоровый и крепкий человек готов был как соломинка надломиться при малейшем физическом усилии. Его несколько раз выводили в этап, и несколько раз спасали его доктора, пока в начале 1945 года он не исчез окончательно из Котласа. Трудно предположить, что он выжил в лагере.

В разговорах с Л. я имел возможность заглянуть за кулисы психологии "старого большевика". Л. замыкал шествие - в последнем ряду русской революционной интеллигенции, история которой начинается с Радищева, а кончается расстрелами и чистками 30-ых гг. В Л. была обезоруживающая наивность, и когда он, обращаясь к иностранцу-доктору, заключенному в лагере, говорил ему: "вы, доктор, настоящий большевик!", то этим он хотел сказать, что считает его другом человечества и особенно хорошим человеком. Из его рассказов о жизни на Западе было ясно, насколько Запад, его культура и уровень жизни, импонировали этому человеку, который в царской России стал революционером именно в борьбе за освобождение, за материальный и духовный подъем народа, - и потом по личному опыту имел возможность составить себе представление о сравнительных достоинствах двух систем. "Наша идея провалилась", - это он мог сказать в интимной беседе в лагере, но, очевидно, это убеждение назревало в нем давно и было заключением, к которому пришел этот человек "идеи".

А рядом с этим старым и зашедшим в безнадежный тупик "честным большевиком" память рисует мне образ молодого советского интеллигента. Назовем его Игорь.

С ним я встретился и подружился поздней лагерной осенью, когда туманы лежали на скощенных лугах, рабочие бригады после тяжелой ударной работы летних месяцев вяло копошились, отсиживались часами под мелким дождичком вокруг дымивших костров. Вели бесконечные разговоры. Сосед мой оказался неожиданно милым и приятным собеседником. Ему было не больше 25 лет. Овал его девического лица, бархатные ресницы, открытый взгляд, ровный и спокойный голос, вежливость и мягкость обращения, - все отличало его от окружающих. Мы скоро сблизились. Нескончаемой темой наших разговоров при костре в открытом поле под осенним северным небом был - Париж. Оказалось,, что Игорь провел в Париже два года своей жизни, подростком 13-14 лет. Отец его занимал крупный пост в парижском торгпредстве. В кабинете отца висел портрет Ленина с собственноручным посвящением... По возвращении в Советский Союз отец благоразумно посвятил себя академической деятельности и стал профессором права. Игорь был арестован в конце 1938 года в волне репрессий, которыми сопровождались московские процессы.