Юлий Марголин - Путешествие в страну зэ-ка (Полныӣ текст)

В чем была его вина? Он не прервал знакомства с сыном расстрелянного наркома. От семьи осужденного все отступились, и тогда Игорь поставил в комсомольской организации, к которой принадлежал, на обсуждение вопрос: правильно ли бойкотировать детей за грехи отцов? - Какой нарком? - Но Игорь не хотел назвать его имени, как если бы имя было убито вместе с его носителем, и назвать его значило оживить призрак осужденный на исчезновение.

Игорь воспитался среди кремлевской аристократии, часто бывал на даче у Сталина и Ворошилова. Естественно, что я задал ему вопрос, который тогда занимал людей на Западе: как объяснить, что заслуженные вожди революции, прославленные деятели, с такой готовностью признавались на суде во всевозможных фантастических преступлениях, которых они наверное не совершали? - Ответ Игоря был прост:

- Видно, вас никогда по настоящему не били... человек избитый до того, что мочится кровью, подпишет и скажет, что угодно.

Человек, который мне это сказал - без горечи и с крайней простотой, как если бы речь шла о каком-то само собой понятном законе, регулирующем человеческие отношения, - был по образованию авиационным инженером-конструктором, а по происхождению потомком революционной российской интеллигенции. Это было последнее слово мудрости, последний вывод, к которому пришло поколение сталинской молодежи.

Я никогда не разговаривал с Игорем на политические темы. Мы, западные люди, никогда не пускались с советскими заключенными в откровенные разговоры, отмалчивались или взвешивали каждое слово. Игорь, со своей стороны, тоже отличался крайней сдержанностью и никогда не терял самообладания. Он был "застегнут на все пуговицы", как говорится.

Только раз, когда беседа неожиданно коснулась антитезы "материализма и идеализма" (на которой, как известно построено преподавание философии в Сов. Союзе), мой собеседник загорелся удивившим меня интересом. Очевидно, того, что я ему сказал, не было в советских учебниках. И я почувствовал, что предо мной ум живой, доступный воздействию и открытый для самостоятельной мысли, - несмотря на годы партийной индоктринации и внедрения "диамата".

Позже, находясь в сибирской ссылке, я списался с Игорем, который к тому времени, отбыв пятилетний срок, лечил на воле нажитый в лагере туберкулез. На этом прервался наш контакт, но образ его остался в моей памяти, как символ и напоминание, что существует в Сов. Союзе молодое поколение интеллигентов, которое не следует смешивать ни с правящей бюрократией, ни с целиком контролируемыми ею послушными исполнителями ее воли.

За вычетом мирового катаклизма, опасность которого, я думаю, неустранима пока не изжита ленино-сталинская идеология, - единственным выходом из тупика, куда привела человечество утопия коммунизма, является постепенное нарастание в советской стране новой интеллигенции, способной изнутри проникнуть в аппарат власти и изменить политический "климата страны. Поколению Игоря теперь за сорок лет. Оно прошло лагеря, войну, а за ним пришла волна повоенной, посталинской интеллигенции, о которой мы ничего не знаем, кроме того, что в ближайшие годы ей предстоит осуществить новый сдвиг в советской иерархии и - возможно - в советской системе.

В марте 1945 года трое заключенных уединились в тесной каморке за "раздаточной" больничного барака в Котласе.

Один из них был высокий сутулый старик с седой бородой, с деликатным и характерным "профессорским" лицом. Это был д-р Вениамин Бергер, заведующий бараком, а в прошлом многолетний председатель Сионистской Организации Литвы. Второй был приземистый, широкоплечий и круглолицый с белесыми бровями человек, исполнявший обязанности "лекпома" в соседнем больничном бараке. Третий - автор настоящего очерка - был закутан в простыню, из-под которой торчали худые ноги в больничном белье...

Лагерь Котлас был полон евреев... и на эту беседу охотно пришло бы человек 20... но это было бы связано с опасностью для них и для нас. Трое участников были русскими сионистами, но при всей силе отрицания советской идеологии и режима, при всей их верности общему идеалу, они представляли три разных направления в сионизме и не во всем сходились между собой.

Доктор В. Бергер кончил киевский университет до первой мировой войны, хорошо знал Европу, был известным врачом и общественным деятелем, пользовался всеобщим уважением. Это был человек прямой и на допросе в НКВД, который его арестовал после аннексии Литовской республики, сказал, что единственное, о чем он жалеет, это что его деятельность не увенчалась большим успехом и ему не удалось своевременно вывезти из Литвы в Страну Израиля больше евреев. Он был приговорен к десяти годам заключения и после семи лет пребывания в лагере скончался в Котласе весной 1948 года.

Второй участник беседы был человеком другого типа. В противоположность консервативному в своих воззрениях д-ру Бергеру это был убежденный социалист, представитель левого крыла в сионизме, и во время погромов на Украине 1918-20 гг. сыграл роль организатора еврейской самообороны. После победы большевиков этот человек провел всю свою жизнь в тюрьмах и лагерях, откуда его освобождали ненадолго, чтобы снова через короткое время посадить. То, что он был сионист с социалистическими убеждениями, только усугубляло его вину в глазах его преследователей.

Я не называю его имени здесь, несмотря на то, что его больше нет в живых. Он сам выбрал анонимность. В тот вечер я спросил моих двух собеседников: "могу ли я, если посчастливится вернуться в свободный мир, предать гласности их имена, добиваться, чтобы были предприняты шаги для их освобождения?" - Доктор Бергер не сказал мне ни "да" ни "нет". Он предоставил мне решать: "поступайте, как найдете нужным". Это дало мне право позже писать о нем и сделать трагически-неудачную попытку возбудить на Западе интерес к его судьбе. Но тот - второй - не хотел борьбы. Я видел перед собой человека сломленного, разбитого и потерявшего веру в спасение. Он, в молодости организовавший самооборону против погромщиков, капитулировал на склоне лет пред силой, которая отняла у него не только годы жизни, но и веру в целесообразность сопротивления.

- "Моя жизнь кончена"- сказал он мне: - "но у меня остаются дети, они живут в Советском Союзе, и я не хочу, чтобы им повредила гласность, которая может создаться вокруг моего имени. Я прошу вас забыть обо мне, - как весь свет забыл обо мне уже давно".

Я не забыл о нем, но мне кажется, что сопоставление реакций этих двух заключенных интеллигентов поучительно. Оно показывает, как на самых крепких людей влияет длительная изоляция и чувство оторванности, потеря контакта с внешним, свободным миром (которая у русского сиониста была больше, чем у д-ра Бергера, сравнительно недавно вывезенного из Литвы).