Евгений Карпов - Повести. Рассказы

И потом я еще рассудил так: когда шел в институт учиться, разве думал обязательно стать Пироговым? А когда просил работу у Анны Михайловны, думал о ее великом значении?

Чепуха. Просто я хочу интересно жить, мне нравится хирургия, не хочу киснуть в болоте мещанских дрязг, топтаться на месте. С меня вполне достаточно, что я хирург, добился своего.

Вот так, дорогой Сергей Сергеевич! Напрасно вы болтаете о мизерном значении моей работы, о какой-то ученой степени…

И еще об одном событии следует сказать, которое произошло, до воскресенья и ради которого я продолжаю рассказ, а то ведь его можно было бы уже и закончить.

Три недели назад у меня родился сын Андрейка. Рыжий, круглоголовый и соня необыкновенный — спит почти сутками напролет. Пососет, поорет немного — и опять спать…

Говорят, отцы испытывают какое-то особое чувство восторга, необыкновенной радости, когда у них рождается сын. Не буду кривить душой: я пока испытываю чувство недоумения и какой-то озадаченности. Мне ведь надо пылать любовью к своему сыну, а я…

Итак, рассказываю о воскресенье в мае, через год после нашего появления за этими монастырскими стенами.

Сима была на базаре. Андрейка спал в коляске, похожей на ракету. По комнатам разгуливал свежий ветерок…

Мы не боимся сквозняков и даже зимой спим с открытыми форточками. К такому же порядку решили приучать и Андрейку.

Вернется Сима с базара, придет Степан с Матреной Алексеевной — и мы все пойдем на кладбище, будем устанавливать надгробие и оградку на могиле Поликарпа Николаевича, посадим березку…

Внизу засигналила машина.

Я выглянул. Рядом с «Волгой» стоял Степан и, просунув руку в кабину, сигналил.

В сиявших хромовых сапогах, в наглаженном мундире Степан с генеральским видом посматривал то на мои окна, то на окна Божедомова.

Сущее дитя — он попросил машину у директора совхоза, чтобы пофорсить, позлить Божедомова, доставить мне удовольствие.

Выглянул я в окно. Он громко спросил:

— Вы готовы?

— Нет. Сима еще не пришла с базара.

— Я мигом съезжу за ней.

Машина с демонстративным ревом развернулась и исчезла за воротами.

Но на машине мы все-таки не поехали. Было отличное майское утро, и мне и Симе захотелось прогуляться пешком: ведь мы так мало бываем на свежем воздухе, так мало ходим!

Степан сначала скис от нашего решения, а потом примирился.

Мы тронулись.

Женщины впереди, мы со Степаном — сзади.

Коляску с Андрейкой катила Матрена Алексеевна.

Сейчас она располнела, порозовела. Это довольно неглупая, добрая женщина, заботливая, ласковая с внучатами, которых летом у нее бывает в гостях полная изба.

Ключевое вообще чистенькое село: жители ревниво следят за чистотой асфальтовых тротуаров, за своими палисадниками с цветами. Весной оно выглядит просто райским уголком. Недаром сюда много приезжают отдыхать москвичей, воронежцев, липчан…

Ключевцы любят его, знают его историю и каждому, кто интересуется, покажут земляной вал, уцелевший от крепости, которая устояла перед войском Тимура, покажут в парке культуры разлапистый, дуплистый тополь, под которым сиживал Петр Великий, домик, где останавливался проездом Пушкин, расскажут о разбойном атамане Кудеяре и, уж конечно, наскажут уйму былей и небылиц о монастыре, о ключах, о дьяконе, ушедшем в артисты.

И, быть может, все эти факты не имеют научной достоверности, но ключевцев это не особенно волнует; они верят, что все именно так ж было в их древнем, знаменитом на всю Россию селе. А верить — это главное. Даже если бы совершенно ничего не было интересного и красивого в истории села, то ключевцы обязательно бы придумали — такой уж они народ…

Любят у нас гулять в парке, по валу, с которого хорошо видна река и то место, где переправлялся Петр. Любят просто отдыхать на тихих пригожих улицах, вести беседы о старине, о сегодняшних событиях. Любят посмотреть на влюбленную молодежь и не прочь показать свои седины.

Если уж вечером выходят на улицу, то одеваются в свои лучшие одежды, и, как я успел заметить, не только для того, чтобы хвастаться благополучием, а чтобы и собой украшать село.

Вот и сейчас, когда мы шли на кладбище… Уже отошло базарное время, и наши сельчане степенно гуляли на улицах, отдыхали в парке культуры. Там играл духовой оркестр, раскачивались качели, кружилась карусель. Многие шли к реке, чтобы посидеть у светлой воды, поболеть за рыбаков, покататься на лодках…

Степан уже не жалел, что пошли пешком, Он важно раскланивался со знакомыми, улыбался им и был рад, что мы семейно шествуем через все село.

Встречались с нами сельчане, раскланивались, а потом перешептывались.

Знаю, о чем они обычно говорят. Приходилось слышать.

— Степан-то — фигура! Вон как, бывает, жизнь поворачивается. Прямо наизнанку вывертывается, на сто восемьдесят… И Степаном уже неловко его называть: делом каким ворочает! Директор, говорят, хвалит не нахвалится им. Деловой!

— Деловой!.. А то в дурачка совсем было превратился. Как бирюк в землянке жил…

— А теперь — фи-гу-ра!

— Матрена тоже выровнялась. Раздобрела…

Самое большое число поклонов приходилось на долю Симы, потому что она у меня добрая, внимательная и ласковая с больными, а кроме того, хоть она и терапевт, принимает детей. После смерти Поликарпа Николаевича к ней идут все женщины. И слышать не хотят, что Сима не гинеколог. Ключевцы говорят о ней: «Ласковая, душевная…»

Я врачей разделяю на три основные группы: на грубых, мягких и безразличных.

Есть грубость напускная. Кто-то выдумал, что врач должен быть черствым, грубоватым в отношениях с больными. С одной стороны, дескать, это служит ему своеобразным панцирем, который защищает его нервы от воздействия людских страданий, сохраняет покой, так необходимый врачу во время работы, а с другой — мол, этакая молодцеватая грубость врача успокаивающе действует на больного. На мой взгляд, это «философия пещерной медицины», и страдают ею чаще всего врачи, претендующие на значительность, уверенные в своих незаурядных способностях.

Другая разновидность грубости происходит оттого, что человек ошибся выбором специальности или разочаровался в трудной, будничной работе медика.. Ему осточертели больные с их бесконечными охами и ахами, он просто ремесленник.

Что касается третьей группы, безразличных, — это те же ремесленники, что и грубияны, но умеют держать себя в «рамках приличия». И не больше.

Наконец, о мягких.

Мне могут сказать, что иногда заботливостью, даже лаской прикрывается посредственность, бездарность.

Я на это отвечу: возможно, но все-таки лучше, если посредственность прикрывается вниманием, заботливостью о человеке, чем хамской грубостью и беспардонностью.