Евгений Карпов - Повести. Рассказы

— Есть.

— Пойдемте завтра утречком на рыбалку? Я уже целую вечность не рыбачил…

Он перехватил мой блуждающий взгляд и спросил:

— Что с вами? Вас смущает моя комната? Она досталась мне от предшественника. Все собираюсь переоборудовать по-своему, да никак не соберусь… Да-а… теперь понять нам все не очень трудно, а пережить, поверить — тяжело… Вот посмотрите.

Он достал из ящика стола фотографии.

Ленский рядом с Ольгой. Ленский — Сизов. Молодой Сизов. Мальчишка…

— Мне восемнадцать лет. Десятый класс. Москва. Меня ждала консерватория, но война перехватила…

«Пока ждать. Терпеливо ждать».

— А теперь посмотрите на эту карточку. Видите, какой бравый капитан дальнего плавания?.. Мой тенор остался в окопах, тогда я решил свою тоску по музыке утопить в синих морях. Я решил, как там, в песне, «бананы есть, пить кофе на Мартинике, курить в Стамбуле злые табаки»; мне захотелось увидеть Летучего Голландца, побыть Нептуном. Я закончил мореходку, плавал помощником капитана, старпомом, а потом и капитаном…

— Отчего вы так устали, товарищ майор?

— Зовите меня Михаил Антонычем… Отчего устал? Пять лет назад меня вызвали в райком и сказали, чтобы я шел работать в органы безопасности: после Берия надо наводить партийный порядок. Вот и наводим. У-у, как это трудно!.. Карать людей всегда тяжело, это противно человеческому духу. Вот и устаю я от этого, но что делать? Надо… И единственное, что меня успокаивает, дает силы, — это сознание, что несу свое бремя во имя такого времени, когда люди вообще не будут убивать друг друга, карать, не будут сажать в тюрьмы… Как я завидую вам, врачам, — вы спасаете людей, избавляете их от страданий…

— А я хочу, Михаил Антоныч, прибить эту сволочь. Прибью — и баста!

— Как это?!

— Не знаю. Наверно, топором.

Майор засмеялся:

— Вы — шутник.

— Я совсем не шучу. Он-то со мной не шутил.

А майор все улыбался.

— Неужели вы способны убить?.. Петр Захарович?

— Да. Способен.

— Но вы же врач! И вдруг — убийца…

— А он разве не врач?!

— Нет.

— Как?!

— Так. Врач — это не профессия, а призвание, которого у него нет.

— Тогда тем более я должен с ним что-то сделать. Но что?

— Петр Захарович, вы коммунист, вы врач и должны меня понять лучше, чем кто-нибудь другой. В нашем деле, как и в вашем, торопиться нельзя. Потерпите…

— Бог терпел и нам велел?.. Я зайду за вами в четыре утра.

— Вот это мужской разговор. Что мне надо захватить?

— Ничего, кроме рыбацкого терпения.

— Вот видите — опять терпеть! — весело воскликнул он.

Я сидел в парке культуры под петровским тополем.

У двухсотпятидесятилетнего старика каждый год рождаются шаловливые листочки. И в этом году родились и уже научились лопотать. Засыпали они сейчас и бормотали, рассказывали друг другу сказки…

Наш парк освещается слабо — так сказать, по-сельски. Сегодня для меня это было хорошо — мягкий полумрак как раз по настроению. И звезды поэтому лучше видны — весь ухабистый, буранный Млечный Путь…

Я вспомнил, какое хорошее впечатление произвел на нас Божедомов, когда мы с Симой увидели его впервые, Сима сказала: «Какие у него хорошие глаза: светлые, чистые». И я, помнится, ответил ей, что он — добрый, открытый человек. Именно таким он всегда и кажется… А когда с больными разговаривает? По меньшей мере он им кажется полубогом, всемогущим, мудрейшим доктором. И его любят больные, едут к нему из самых дальних сел.

А Маргарита? Ключевская гранд-дама! Видеть ее гостьей в своем доме считается в Ключевом большой честью. Жены председателя райисполкома, секретаря райкома — ее лучшие, задушевнейшие подруги…

По-моему, оба они друг друга стоят. Одинаковая гадость, только нюансы разные…

Однако что мне с ними делать?

Репродуктор пел: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…»

Мне казалось, пел эту песню парень, который брел вон по тому глубокому оврагу Млечного Пути. У него за плечами рюкзак, а в руках маленькая, чуткая кирка геолога… Нет, «геолога» не годится, «гео» — это земля… А что? И отлично! Они и там, в любом созвездии, будут называться геологами.

…Брел этот парень по оврагу вселенной с чуткой киркой геолога и пел нашу человеческую песню — грустную и веселую, задумчивую и бесшабашную, но всегда верную спутницу. Пел он за миллионы километров, а радио принесло мне ее.

Неужели и в другие миры полетят Божедомовы? Неужели люди завезут и туда инфекцию подлости, зависти, лжи?..

…Откуда у нас в Ключевом столько хороших девчонок? Прямо целые стайки красавиц проходили, проплывали мимо меня. Проплывали и весело щебетали, шушукались о своих девичьих тайнах.

Я давно заметил, что год от года красивых девушек на земле становится больше. Когда мне было двадцать лет, их было совсем мало. Почему бы это? Это у всех так бывает или только у меня?

…Опять прошли три девушки — одна красивее другой.

Как хорошо, что красивых девушек на земле год от года становится все больше!

А парни какие! Джигиты! Тоже хорошо…

Но почему рядом с красивыми и чистыми юными душами живут эти божедомовы? Почему они отравляют воздух, заражают его бациллами эгоизма, подлости, карьеризма? Почему они безнаказанно губят этих мальчишек и девчонок?

Старый Поликарп говорил, что у нас очень плохо развита наука убеждения. Он, наверно, прав. Наука быть человеком у нас еще в самом зачаточном состоянии.

Сизов сказал: «Карать людей всегда тяжело, это противно человеческому духу». Наверно, он тоже прав.

Но если у нас плохо развита наука быть человеком, если среди людей появляются уроды, на которых не действуют меры лечения, то уродов надо изолировать, а возможно, и уничтожать, чтобы уберечь грядущие поколения.

«Потерпите, подождите — и все станет на свои места». Я не хочу больше терпеть, не хочу, чтобы все становилось на свои места само собой!

Но они хитрее меня, у них больше выдержки. Они подлы и коварны. С ними дружат заведующий райздравом, председатель райисполкома… Верят им, а не мне, крамольнику, человеку, от которого нет покоя.

Что же делать?

Майор велел не рассказывать Симе, потому что, дескать, женщины излишне разговорчивы и падки на сенсации, а это к добру не приводит.

Я не стал его оспаривать, но не сказать Симе не мог — ближе ее и вернее у меня нет никого… К тому же Сима умеет держать язык за зубами.

И я рассказал ей все. Сказал, что это, конечно, дело рук Божедомовых и что я должен прибить этого мерзавца, иначе мне нет жизни на земле. Сегодня он пьян, а завтра я с ним разделаюсь.

— Но это же глупо, Петька! — встревоженно воскликнула Сима. — Тебя посадят в тюрьму, а он будет ходить в ореоле великомученика… Глупо это, глупо!

— Мы слишком много заботимся о разумности своего поведения, и эта разумность превращает нас в благонамеренных мещан. Она является почвой, на которой процветают всякие мерзости… Хорошо, что сейчас иное время, а то шлепнули бы — и точка! А ты говоришь о разумности. Да эту сволочь надо!..