Евгений Карпов - Повести. Рассказы

…Железная дорога из Царицына в Новороссийск лежала через станицу Зимовники.

Бормотовы жили на дальнем краю станицы, широко раскинувшейся по степи. Так далеко от станции, что только в предрассветной тишине сюда доносились гудки паровозов. Мальчишка, несколько лет проживший на земле, еще не знал, что такое паровоз, не видел его.

Однажды на тот дальний край станицы, где жили Бормотовы, пришел со станции комиссар. Он обратился к станичникам за помощью — кончилась гражданская война, настала пора строить новую, мирную жизнь, нужно восстанавливать железную дорогу, разрушенную белыми.

Вот он и звал станичников на станцию. Пусть помогут Советской власти. Обещал: все работающие на «железке» будут получать харч, уголь и дрова, раз в год смогут поехать бесплатно по железной дороге, куда захотят, в любой конец России.

Мать пришла поступать на «железку» вместе с сыном — провела его из конца в конец через всю станицу.

Они зашли на станции в каменный дом с невиданно огромными окнами. Вышли на перрон.

Здесь и произошло то, что осталось навсегда в памяти…

У перрона стоял пассажирский поезд — зеленые дома на колесах. А впереди этих домов — какая-то печка на колесах.

— Паровоз, — сказала мама.

У паровоза по длинному зеленому брюху блестели золотые пояса. Он пыхтел и охал, как показалось Егорке, от своей тяжести. Из большой трубы валил черный дым и застилал все небо вокруг себя.

Егорка прижался к материнским коленям и затих в изумлении и страхе. Даже дышать перестал.

Но вот раздался такой громкий и резкий свисток, что у Егорки заломило в ушах. Он закрыл глаза, но тут же открыл их — так велико было любопытство.

Паровоз запыхтел пуще прежнего. Его черные колеса с белыми блестящими ободами стали медленно поворачиваться, а потом словно бы сорвались с какого-то крючка, бешено закрутились на месте, выбрасывая из-под себя искры. А железины, которыми были сплетены, спутаны колеса, угрожающе задвигались взад-вперед.

И грохот, такой грохот поднялся!

Задрожала, заколыхалась под ногами у Егорки земля.

Мать подхватила его на руки и прижала к груди.

И странное дело, мальчишке спрятать бы голову под материн полушалок, а он орал и широко открытыми глазами, полными слез, смотрел на рассвирепевший паровоз, не мог оторвать от него взгляда. А когда тот наконец неторопливо, важно тронулся с места, страх у мальчика пропал. В гулко бившемся сердчишке родился восторг. Егорке почудилось, словно бы он вместе с паровозом умчался в степь.

Конечно, все это Георгий осознал потом, когда повзрослел, когда понадобилось ему вернуться в детство, рассмотреть розовые камешки, а в тот день он просто увидел чудо, которое так и осталось в памяти до сегодняшнего дня…

И еще из дальнего далека…

Когда подрос Егорка, стал сам ходить на станцию, ему непременно хотелось заглянуть в длинное брюхо паровоза, в котором, по мнению мальчишки, должны сидеть какие-то особенные быки. Иначе кто же двигал машину, кто тянул за собой вагоны? Он хотел все узнать, все увидеть своими глазами. Однажды решил забраться на паровоз тайком, спрятаться в тендере и сидеть там, пока всего не увидит, не узнает.

Забрался. Затаился за дровами и с дрожью во всем теле ждал, когда же откроют дверцу в чрево.

И дождался.

Чуть не вскрикнул от восторга и удивления: в чреве полыхало и гневно гудело пламя. Такое яростное и такое красивое!

Мальчишка забыл обо всем на свете. Даже о мамке, которая ждала его дома. Он не слышал, как тронулся паровоз, потянул за собой вагоны.

Белый пар, смешавшись с черным дымом, стлался по земле. Кружилась земля, кружилась у Егорки голова. Он зажмурился, а потом открыл глаза и смотрел на степь, на дома, которые ошалело бежали ему навстречу, на веселых людей в паровозной будке, любовался силой огня, когда кочегар открывал топку.

Паровоз загрохотал по мосту. Егорка в страхе пригнулся к дровам и, когда проскочили мост, он все-таки еще раз взглянул на степь — голова больше не кружилась.

Только тут заметил Егорку кочегар.

Мальчишка испугался, думал, дадут ему сейчас добрых тумаков и выбросят из паровоза.

На него совсем не рассердились. Усатый машинист, теребя Егорку за плечо, говорил:

— Молодца, ай, молодца! Вернешься домой, маманька, должно быть, чертей тебе всыпет, но ты не реви, терпи. Если не вытерпишь, настоящий машинист из тебя не получится, поверь слову, коли заплачешь — торговать тебе на базаре бубликами.

Не заплакал Егорка. Да и мама совсем не собиралась его колотить. Она только обнимала и целовала его, когда он заявился домой на другой день.

Вечером, когда задула лампу, улеглась на скрипучей деревянной кровати, тихонько, с надеждой сказала:

— Добрый человек тот машинист. Его бы слова да боту в уши, может, и взаправду станешь машинистом… Настоящим машинистом. Будешь сидеть на блестящем паровозе и везти пассажиров. А я куплю билет и сяду в первый вагон, чтобы быть к тебе ближе.

Егорка зевнул и по-взрослому серьезно заметил:

— Зачем же тебе билет покупать? Сама на «железке» работаешь. А если и я машинистом стану — будешь бесплатно ездить хоть каждый день…

Этой поездкой на паровозе, этим восторгом и мечтой, пожалуй, и закончилось детство Георгия.

То были трудные годы — молодая Страна Советов торопилась восстанавливать разрушенное войной хозяйство, боролась с жестокими засухами, вела трудную классовую борьбу с недобитыми врагами социалистического строя.

Два года посидел Георгий в школе, а потом пришлось идти на заработки. Мать теперь часто болела, не могла больше работать на «железке», а семье надо кормиться.

Может быть, Георгий так и остался бы недоучкой, если бы однажды вечером, когда мать уже вздула лампу и собирала ужин, к ним в дом не пришел Никита Харитонович, старый учитель — худой, высокий человек с тяжелой кизиловой палкой, в пенсне. Он уже года три не учительствовал по старости. Жил в доме над речкой со своей женой.

Поставила Матрена Семеновна на стол чугунок с картошкой, сваренной «в мундирах», кувшин снятого молока, положила лепешки, испеченные из муки пополам с лебедой. Пригласила гостя к столу.

Никита Харитонович поблагодарил хозяйку и сел на табурет в сторонке: не такое время, чтобы гостевать за столом, когда хозяевам самим есть нечего.

— Вы вечеряйте, — поспешил сказать, — а я говорить буду.

Поправил на длинном тонком носу пенсне, помолчал, словно бы собираясь с мыслями, заговорил негромко, доверительно:

— В нашей станице открывается школа крестьянской молодежи. Днем ребята пусть работают, а вечером — в школу. Государство будет учить их бесплатно. Меня, старика, пригласили помогать. Вот я и зову в школу ваших ребят, Матрена Семеновна. Выучатся, смотришь, хорошими людьми станут, инженерами…