Алексей Каплер - Долги наши

Пулей выскочили они и из этого «объекта» и пошли дальше.

Но снова завыли сирены.

«Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!».

Опустели улицы Москвы.

Алеша и Люба, держась за руку, перебегали от дома к дому.

Но вот — свисток решительного милиционера, и им пришлось войти в подъезд.

— Ни души! — закричала радостно Люба и бросилась к Алеше.

Теперь они смеялись от того, что милиционер устроил для них удобное место, где можно было наконец спокойно обнять друг друга.

Когда послышались первые залпы зенитной артиллерии, они целовались. Люба стояла на лестничную ступеньку выше, чтобы быть ростом вровень с Алешей. Они продолжали целоваться, слыша, а может быть, и не слыша оглушительный гром орудий. И уж во всяком случае не замечая компанию мальчишек, которая появилась снизу, из подвального этажа.

— …какой же это осколок… — говорил один из них, — вот у меня — гляди… видал?

— Вот это да… — значит, помните, мужики, как отбой — рассыпаетесь, ищите. И — смотрите — осколки горячие бывают…

Вдруг, заметив целующихся, он подал знак остановиться.

Мальчишки шикали друг на друга, подмигивали один другому, указывая на обнимающуюся парочку, прикладывали руку к сердцу, кривлялись. Ушастый пацан обнял стоящего рядом приятеля и продекламировал знаменитое мальчишечье:

Ребята заржали.

Люба и Алексей кинулись было к выходу, но выйти было невозможно: прямо за дверью на улице стоял дежурный.

А пока что пацаны «пели» хором, как бы не замечая влюбленных, не обращаясь к ним:

— Черти полосатые… — смеялся Алеша.

Один из пацанов присматривался к Любе:

— Стой, стой, это же наша, трехгорская… Любка Филимонова это. Я ее знаю. Матка моя у них уборщицей в цехе… смотри какая…

Выглянув еще раз на улицу и увидев, что дежурный отошел, Алеша сказал:

— Давай перебежим? Тут недалеко.

— Двинули, — ответила Люба.

И снова они бежали, по пустым улицам, под грохот зениток.

Сделав несколько перебежек, молодые люди взбежали по ступенькам и вошли в дверь, над которой была вывеска: «Краснопресненский исполком Совета депутатов трудящихся. Отдел регистрации актов гражданского состояния».

У порога Алеша споткнулся, чуть не упав.

— Дурной признак, — улыбнулась Люба, — если б я не знала, какой ты неловкий, решила бы, что дурной признак.

В помещении загса не было ни души, и это тоже показалось Любе и Алеше смешным. Таблички над столами извещали, какие именно гражданские состояния здесь регистрируются.

«Регистрация рождений», «Регистрация браков и разводов», «Регистрация смертей». Вся жизнь была уложена в эти разделы, и толстые книги отмечали этапы путей человеческих «от» и «до».

— Ушастик, давай сбежим, пока не поздно, — предложила Люба. — Зачем нам бумажка?

— Затем. Я иначе не смогу оформить на тебя аттестат.

— Да на что мне твой аттестат? Смешно.

— А я не для тебя, я для себя…

— Дурачок ты, дурачок. Как был всегда дурачком, так и остался.

Люба юркнула за стол браков и разводов, надела оставленные кем-то очки, строго взглянула на Алешу и густым басом спросила:

— Вы ко мне, гражданин? Разводиться? Па-азвольте, па-азвольте, я вас за последний месяц уже пять раз разводил…

На этом слове Люба осеклась, ибо в комнату входили сотрудники, а из репродукторов с улицы доносилось: «Угроза воздушного нападения миновала, отбой. Угроза воздушного нападения миновала…»

Высокая худая женщина, видимо, так до своих 50 лет не нашедшая счастья в любви, строго и недоуменно смотрела на девчонку, которая осмелилась сесть на ее служебное место и надеть на нос ее очки…

— Это что означает? — придя наконец в себя, спросила заведующая столом. Голос у нее был тонкий, от волнения срывающийся на фальцет.

Алеша с превеликим трудом удерживался от смеха, отворачиваясь, закусив губу. Любе ситуация не казалась такой уж смешной — ей было неловко. Она сняла очки, вышла из-за стола под недоуменными и недружелюбными взглядами служащих, сердито посмотрела на Алешу:

— Абсолютно ничего смешного.

Однако когда Алеша взглянул на нее, не удержалась и сама прыснула.

— Извините, — обратился Алеша к строгой заведующей, — мы зарегистрироваться.

— Но… — произнесла заведующая.

— Завтра мой эшелон… — уже серьезно и умоляюще негромко сказал Алеша.

Строгая старая дева посмотрела на него, на Любу и неожиданно улыбнулась доброй, умной улыбкой. Она села на свое место, сказала: «Подойдите к столу, граждане», — надела очки и обмакнула перо в чернильницу.

Алеша взял Любу за руку. Они подошли к столу и остановились. Заведующая взглянула на них поверх очков. Алеша был чуть не на две головы выше Любы.

Из бомбоубежища, вслед за служащими загса, поднимались посетители — те, кого здесь застала воздушная тревога. Они выстраивались в очередь у стола регистрации смертей и у стола регистрации рождений.

В загс вошли двое, оба в военной форме — совсем юная девчушка и такой же юный паренек. Они прочли надписи и направились было к столу регистрации браков.

Увидев, что заведующая занята, остановились, ожидая.

А заведующая спрашивала Любу:

— Какую фамилию оставляете?

— Свою, конечно, — Филимонова.

Заведующая заполнила последние графы. Приложила печати и протянула удостоверение.

— Поздравляю со вступлением в брак, — сказала она официально и добавила другим, «частным», голосом: — Ох, ребятушки, время-то какое… Ну, желаю, чтобы все хорошо… Следующие брачующиеся, подойдите к столу…

На спинке стула висела новенькая гимнастерка с двумя «кубарями» в петлицах, а поверх нее лежало ситцевое платьице.

В комнате филимоновского домика было полутемно. Слабый свет проникал только из прихожей — сквозь стекло над дверью.

У окна стояла чертежная доска. К ней был прикреплен незаконченный чертеж ткацкого станка. Рядом висела рейсшина.

Обнявшись, сладко, счастливо спали Люба и Алеша.

Черная тарелка репродуктора негромко передавала сводку.

Первым проснулся Алеша. Он улыбнулся, глядя на Любу.

Он долго смотрел, пока и Люба не открыла глаза. А, открыв, она изумленно поглядела на Алешу и, вдруг все осознав, бросилась, обняла, прижалась к нему.

Громкоговоритель все сообщал и сообщал грозные вести с фронта.

Горел свет — лампочка под матерчатым абажуром.

Люба и Алеша, уже одетые, стояли посреди комнаты, держась за руки. Они молчали. Разговор вели их сияющие глаза.

Потом Алеша спросил:

— О чем ты сейчас думаешь?

— О том, как мы вечно спорили с девчонками — что такое любовь? И никто не мог ответить.