Игорь Гарин - Непризнанные гении

Его трагедия — невозможность примирить Этика с Эстетиком: ему неведомо, что Истина еще не есть Добро или Красота, что Добро еще не есть Истина и что Красота еще не есть Истина и Доброта.

Обрисовывая в первой части книги контуры философии наслаждения и во второй — этическую доктрину, он не просто бросал вызов жизни, но предлагал читателю выбор: или… или. Он не верил, что человек может существовать сразу как этик и как эстетик: или… или.

Эта альтернатива предполагает, с одной стороны, необходимость выбора между эстетизмом и этичностью, преодолеваемого обретением веры, и, с другой, — радикальное различение добра и зла, преодолеваемое абсолютной этичностью индивида, ответственного перед самим собой и Богом.

В сущности, такое «или… или» почти не оставляет места ни выбору, ни свободе; это та же свобода категорического императива, где человеку дается право «выбирать» выбранное Кантом.

Нет, все же не та… Свобода, проблема выбора — внутри нас. То, что должно быть выбрано, находится в неразрывной связи с выбирающим, так как главное, что человек выбирает, — это он сам, его собственное «я». Свобода есть выбор моей самости, поясняет Карл Ясперс. Ибо: выбирая, я есть; если «я» нет, то я не выбираю. Затем Макс Вебер придаст этой идее вид формулы: «свобода индивида в несвободном обществе». Когда мы следуем выбору сердца, мы не выбираем, а идем на поводу непосредственного влечения нашей природы. Это эстетический — низший из человеческих выборов. Затем следует этический выбор, или моральная ответственность. Ни тот, ни другой не открывают человеку истину его существования. Высший выбор — религиозный, когда человек выбирает самого себя и тем самым получает возможность выбрать Бога в себе.

Свобода не может быть обоснована философски, потому что это предполагает логическую необходимость, исключающую самое свободу. Гегель непоследователен потому, что облачил свободное действие в форму необходимости. Детерминизм исключает свободу и тем самым ответственность. Этический долг не может строиться на идее необходимости — только на одновременном утверждении необходимости и свободы. Свобода — не сфера логики или философии, но — психологии. Она — состояние сознания, предшествующее свободному действию. И это состояние, делающее свободу возможной, есть страх.

Страх — это некое внутреннее человеческое обстоятельство, означающее для Киркегора то чувство, которое вдруг охватывает человека, когда он обнаруживает, открывает себя внутри бытия, в окруженье природных стихий как извне, так и изнутри себя. Следовательно, именно страх понуждает человека предчувствовать и предугадывать в бытии более возвышенные и более напряженные взаимосвязи; страх — это то душевное беспокойство, что открывает перед человеком громадные горизонты, и потому в страхе заключено что-то и ужасающее, и влекущее одновременно. Страх — это симпатическая антипатия и антипатическая симпатия в одновременности отношения к феномену бытия. Другими словами, страх — это место пересечения двух миров, раскрывающихся внутри отдельного человека: мира внешнего, природосообразного, и мира, определяемого духом. Природа против духа. Необходимость против свободы.

…Страх является формой выражения. Потому-то наши поступки и наш выбор — врата в мир свободы, а страх — сигнал о возможности ее.

Что же касается собственно свободы, то она-то и есть в подлинном смысле действительность. Далее характеризовать ее невозможно, ибо ее характерным признаком то и является, что о ней невозможно рефлектировать. Свобода либо есть, либо ее нет. Либо ты пребываешь в свободе и значит действуешь спонтанно, как свободное существо, либо же пребываешь вне свободы, по ту сторону мира возможностей. Свобода есть нечто совершенно конкретное, она — мир, становящийся реальностью в каждое мгновение благодаря длящемуся акту выбора.

Только посредством страха человек совершает прыжок из необходимости в свободу, из невинности в грех по отношению к самому себе и из вины в веру.

То, что страх делает возможным прыжок из невинности к вере, и было как раз ситуацией Киркегора в пору, когда он совершил свой ложный сексуальный шаг, и это же самое он имеет в виду, когда пишет в дневнике: «…Это был, конечно, страх, это он принудил меня впасть в заблуждение». Таким образом, страх есть предпосылка греха, а не его следствие, как можно было бы подумать. Это соответствует тому, о чем говорит Фрейд в своей статье «О чувстве вины»: человек не потому исполнен сознания вины, что грешит, но грешит, потому что исполнен сознания вины.

Свобода, будучи предпосылкой прыжка, то есть выбора, была, следовательно, и предпосылкой христианской философии.

Верить — значит выстрадать свою веру. Именно для этого предназначена свобода. Хочу обратить внимание на стоический характер киркегоровского страдания. Не произнося слова: «живи опасно!» — он, как и Ницше, провозглашал своеобразную волю к могуществу: «В чем, собственно, нуждаешься, когда имеешь столь слабое тело? В сильном духе!»

Свобода не есть что-то, что мы имеем, но есть то, что мы есть.

Свобода, считал С. Киркегор, есть сущность человека. Библейская история Иова показывает, что у человека можно забрать всё, но не его свободу, ибо человек подлинный — это и есть свобода. Стать личностью — значит стать свободным, выбрать самого себя. Если человек чем-то велик, то — способностью стать свободным.

Затем Мартин Хайдеггер подведет итог киркегоровской философии свободы: свобода ничего нового не добавляет к бытию человека, ибо человек и есть свобода.

Как и другие книги Киркегора, «Или… или» — это попытка разрешить проблемы собственного существования, найти свой жизненный путь. Что значит быть этиком или эстетиком? Как прожить жизнь? Жизнь обычно проходит через три стадии развития — эстетическую, этическую и религиозную. Эстетическая стадия понимается Киркегором не в связи с наслаждением или красотой, но как чувственное проживание жизни — от наслаждения музыкой до эротики. Этическая стадия связана с общественным долгом, ответственностью, необходимостью (категорическим императивом, на языке И. Канта).

«Мое «или… или» обозначает главным образом не выбор между злом и добром, но акт выбора, благодаря которому выбирается или отвергается добро и зло вместе. Суть дела ведь не в самом выборе между добром и злом, а в доброй воле, в желании выбрать, чем само собой закладывается основание и добру и злу. Тот, кто склоняется в сторону этики, хотя и выбирает добро, но это добро является здесь лишь понятием отвлеченным, так как ему этим выбором полагается лишь одно основание, и ничто не мешает выбравшему теперь добро остановиться потом на зле. Из этого ты опять видишь, насколько важно вообще решиться на выбор; видишь, что вся суть тут не в обсуждении предметов выбора, а в духовном крещении воли человека в купели этики».