Игорь Гарин - Непризнанные гении

Сёрен Киркегор не навязывает читателю свой выбор, ибо выбор — всегда дело личности. Своей задачей он видит лишь прояснение проблемы, важность и необходимость выбора. Какой выбор делает он сам? Оказывается, выбор не в «или — или», но в «ни — ни»: философ отвергает как эстетическую, так и этическую формы жизни, избирая третью — религиозную, глубоко выстраданную. Религиозность кардинально отличается от морали: «противоположностью греха является не добродетель, а вера», доказательство тому — история Авраама.

Почти все свои книги С. Киркегор публиковал анонимно, скрываясь за защитной броней издателя. Только «Речи» (Киркегор не пользуется словом «проповедь») он подписывает собственным именем. Почему? В «Речах» собраны его христианские тексты, однозначно выражающие его собственные убеждения, поэтому не было надобности скрываться. Только самое выстраданное и глубоко пережитое можно выносить на суд других, как свое .

Как религиозный мыслитель Киркегор во многом содействовал возникновению «экзистенциального (заинтересованного, страстного, вдохновенного) мышления» в теологии и философии, а также новому, модернистскому пониманию библейских текстов.

Если в «Или… или» мысль Киркегора вращалась, главным образом, между эстетикой и этикой, то в «Речах» и особенно в «Стадиях на жизненном пути» — этом писательском шедевре исключительной выразительности и эмоциональной силы — автор демонстрирует главные идеи своего мировоззрения: в несчастии заключена огромная внутренняя энергия; только глубоко выстрадав собственные идеи, можно стать «рыцарем веры», мыслителем и творцом. Для эстетика и этика сопротивление приходит извне как чувственность или необходимость. Для «рыцаря веры» — изнутри, и это сопротивление — страдание. Страдание в процессе служения идее и есть претворение этой идеи в сферу религиозного и экзистенциального опыта.

Для меня самое удивительное в творчестве Киркегора состоит в том, что, поднявшись до вершин экзистенциального мышления, он провидел грядущее. В «Критике современной эпохи» сказаны пророческие слова: «Общественность есть чудовищное нечто, абстрактная пустыня и пустота, которая есть всё и никто».

В 1846 году, когда Маркс и Энгельс только начинали творить утопию для масс, Киркегор рассказал, какой она будет в жизни: безликой, бесстрастной, абстрактной, угрожающей, безжалостной, насильственной, жестокой. Индивид растворится в массе, личное (страстное) уступит общественному (бесстрастному), человек будет принадлежать не самому себе, не Богу, не любимым, не своему искусству, или науке, или мастерству, но — абстракции, массе, общественности, системе. Вот ведь как: Гегель считал, что любой мыслитель — «сын своего времени», и сам был таковым: «Столь же глупо думать, что какая-либо философия может выйти за пределы современного ей мира, сколь глупо думать, что отдельный индивид может перепрыгнуть свою эпоху». А вот Киркегор — перепрыгнул! Можно сказать, что он стал в авангарде защиты индивидуальности от «массового человека».

Гегель предсказывал торжество и близость абсолютной идеи, Киркегор предрекал близость зловещей эпохи — эпохи публичности, разглагольствования, нивелирования, обезличивания, злопамятства, лицемерия, анонимности, безразличия, омассовления, и предупреждал, что все эти явления внутренне связаны друг с другом.

Нивелирование — мертвая тишина, которую никто не может нарушить, а все бессильно погружаются в нее; это победа абстракции над человеком, превосходство категории поколения над категорией личности, способ деградации и самоуничтожения народа.

Злопамятство — подавление выделяющегося, принцип бесхарактерности, остракизм гениальности, оппозиция всему искреннему, подлинному, оригинальному.

Установившееся злопамятство есть нивелирование, и в то же время как страстная эпоха стремится вперед, возвышает и свергает, созидает и подчиняет, рефлектированная, бесстрастная эпоха делает противоположное, она удушает и препятствует, она нивелирует.

История есть прогресс индивидуализации, но вместе с тем и — обезличивания. Обожествленный утопией и социализмом принцип равенства есть не что иное, как состояние приравнивания многих к единице. То, что люди не отваживаются делать в одиночку, они с удовольствием делают коллективно. Довольно последовательно они суммируются по самому незначительному поводу (это называется «объединяться» — но это только возвышенный стиль).

Инструментом нивелирования является общественность, чудовищная абстракция, всеохватывающее нечто, которое есть ничто, самая могущественная эфемерность.

Абстракция прессы в соединении с бесстрастностью и рефлектированностью эпохи производит призрак абстракции: общественность, которая является собственно нивелирующим.

Общественность — это люди в те моменты, когда они есть ничто.

Общественность не есть народ, поколение, эпоха, община, общество, какие-то определенные люди, ибо все это является тем, что оно есть, лишь благодаря конкретности; ни один из тех, кто принадлежит к общественности, не ангажирован всецело; несколько часов в день он, может быть, принадлежит общественности, именно — в часы, когда он есть ничто, ибо в часы, когда он есть нечто определенное, он не принадлежит ей.

Приведу без комментариев киркегоровское противопоставление личности и массы:

«…Когда взаимоотношения строятся индивидами en masse [91] В массе, толпе (франц.), следовательно, без осознанного, индивидуального избрания. лишь во имя идеи, тогда мы получаем насилие, разнузданность. Однако когда у индивидов en masse нет никакой идеи и, следовательно, никакого индивидуально избранного сущностного внутреннего понимания, тогда мы имеем жестокость.

Небесная гармония есть то единство мировых тел, которое они поддерживают каждое ради себя самого и одновременно ради целого. Если исчезнет одно из этих отношений, воцарится хаос. Утрачивается отношение к себе самому, и начинается суматошно-бестолковая самонастройка масс во имя движения к некой идее. Когда же исчезает и это отношение, приходит жестокость . Тогда индивиды давят, толкают, поносят друг друга в бессмыслице пустопорожних действий, ибо уже нет той стыдливой внутренней жизни, которая отделяет одного человека от другого некой дистанцией, остается лишь движение, ни к чему не ведущее. Поодиночке у них нет ничего, но и сообща они тоже ничем не обладают: тогда являются раздраженно-раздосадованные типы, затевающие ссору и свару… Река идей перекрыта, индивиды и сами себе, и друг другу встают поперек дороги. Сопротивление своей собственной и взаимной рефлексии образует болото, в котором все дружно и сидят. Вместо радости — вечное брюзжанье и недовольство, вместо страдания — упрямая, вязкая, твердолобая терпеливость, вместо воодушевления — речистая многоопытная смышленость.