Игорь Гарин - Непризнанные гении

Бедность и непризнанность не озлобили Блейка. До конца жизни он оставался, по словам Х. Брюса, «свободным, благородным и счастливым». Его маленькая двухкомнатная квартира в Фаунтэн-Корте стала для немногочисленных поклонников «Домом Толкователя». Друзья чувствовали гениальность этого аутсайдера, видевшего «душу красоты сквозь материальные формы» (С. Пальмер). Фрэнсису Финчу он показался «совершенно новой породой человека, вполне оригинальным во всем». Для почитателей квартира Блейка казалась спасительным островом в океане бесчеловечности, «священным местом первобытного величия».

В мою задачу не входит анализ великолепного поэтического наследия Блейка, сделанный мной ранее в «Пророках и поэтах» и «Мудрости веков». Ограничусь «Пророческими книгами», которым Блейк отдал без малого тридцать лет кропотливого труда. «Пророческие книги» (Альтернативное название «Пророческие поэмы») — грандиозное полотно бытия, аллегорический эпос судеб мира и человечества, новая теософия, продолжающая идеи «Потерянного Рая» и «Возвращенного Рая».

«Пророческие книги» не поддаются жанровому определению: философские трактаты и творения высочайшей поэзии, утопия и мистика, мифология и хилиастические доктрины, напластования евангельских образов и средневековые ереси, космология и экзистенциалы жизни. Учитывая продолжительность работы, творческие задачи, которые художник ставил перед собой, непрерывно усложнялись и умножались, пока окончательно не выработалась «система Блейка» — творение новой мифологии, образы которой содержат в себе напластование смыслов и идей, отражающих исторические, этические, психологические, космические, — я не говорю уже о художественных — аспекты человеческого существования. Даже само слово «пророческие» содержит в себе несколько планов: совершенное «овладение поэтическим искусством», как понимал это слово Томас Пейн, визионерство, отвечающее видениям самого Блейка, овладение временем, приближение грядущего, присущее утопиям XVIII века, торжество воображения над рассудком, свойственное блейковскому пониманию творчества. Главные герои поэм Орк и Лос, собственно, и есть символы мощи воображения.

Цели, которые ставил перед собой автор «Пророческих книг», тоже многоплановы: мистическое соединение с Богом, проникновение в бытие, познание сокровенной сути человеческого существования, реализация поэтической свободы художника. Местами я слышу вполне элиотовские мотивы — здесь возникает образ жалкого, духовно бесплодного, мертвенного человека — червя земли, живущего в рептильных формах: «червь зим, ползущий по пыльному праху»…

Возрождая мистику древних мифов, У. Блейк создает паноптикум многозначных персонажей (Юрайзен, Орк, Лос, Энитсармон и другие), символизирующих неупорядочиваемые человеческие стихии. Скажем, Юрайзен — бог страха и эгоизма, «отец Ревности», творец железных запретов и бесчеловечных законов, которым не может следовать ничто живое. Мир Юрайзена — косный холодный мир застывших и деградирующих форм. Юрайзену чужды многообразие и творчество, но близки Грех, Страх, Прах. Книги Юрайзена — скрижали, написанные в дремучем мраке «под древом Тайны». Юрайзен — воплощение сухого, бесплодного и косного Рацио, противостоящего полету духа, воображению.

Богоборец Орк — возрожденный Прометей, похититель огня («Хорошо помню, как я украл свет твой, и он стал огнем пожирающим»). Орк (возможно, Орк — анаграмма «соr», сердца) — вечная юность и страсть, восставшая против «дела отцов». Современные исследователи обнаруживают в нем яркую иллюстрацию фрейдовского «эдипова комплекса» — сына, ополчившегося на отца. Сын времени (Лоса) и сострадания (Энитсармон), Орк призван будить заснувшее человечество. Он — «ужас королей и жрецов», несущий миру новые ценности и цели. Как и его предтеча, Орк обречен на гибель в мире, где царствует Юрайзен.

Хотя Блейк не создал завершенной философской системы, в своих пророческих видениях мощью своей интуиции он провидел гносеологию далекого грядущего — ту теорию истины, которую нужно не найти, а создать. В свертке мы находим у него идеи Гуссерля и Фейерабенда:

«Так как методом познания является опыт, то истинная способность познания должна быть способностью к (внутреннему) опыту.

Что такое обобщение? Существует ли такая вещь? Что такое общее знание? Есть ли такая вещь? Точно говоря, всякое знание — частно.

Истина никогда не может быть так выражена, чтобы ее понять, в нее надо верить.»

Чем не феноменологическая редукция? Чем не теория Куна, Полани и Лакатоса, сведенная к нескольким вопрошениям?

Блейк осознавал, что не власть и сила, а культура и любовь, молитва отшельника и слезы вдовы движут историю:

Ратуя за свободу любви, поэт вечности не упрощает жизнь: любовь — радость и мученичество, страсть и страдание, жертвенность и счастье. Блейк пытается защитить любовь от лицемерия и похоти. В эпиграфе к одному из этих стихотворений читаем:

По своей форме «Пророческие книги» не имеют аналогов, разве что Библия. Блейк пытается создать новую мистическую космогонию, в грандиозных символах которой жизнь предстает во всей разнородности и зыбкости. Предвосхищая мистерии шелли-байроновского титанизма и вагнеровскую битву богов, Блейк вкладывает в борьбу тот же смысл: битва идет в душах людей — битва железа и огня. Орк сжигает, но и освобождает, круша и зло, и добро, Лос — Время и Пророчество, плавильная печь, соединяющая железо и огонь, Энисармон — Воображение, преображающееся в Творчество, Юрайзен — механический Прогресс, созидатель-крушитель.

Какая-то оргия фантазии и сокровенных символов, нагромождение идей. Образы то разрастаются до невероятных размеров, то дробятся, то сливаются вновь, так что мысль не поспевает за метаморфозами — почти джойсовские «Поминки по Финнегану»… Образность всё усложняется и усложняется — до герметичности, до темноты, до абсолютной текучести. Видений, пророчеств, откровений такое скопище, что их напластования почти недоступны пониманию. Трудно сказать, стремился ли Блейк к зашифрованности или просто выражал иррациональность бытия. Сам он говорил: «Я не хочу рассуждать или сравнивать: мое дело творить».

Борьба богов — здесь даже не символ борьбы людей, революционеров и тиранов, но — человеческих страстей. Даже форма поэмы — ирония, даже стиль — контроверза рационализму Просвещения, даже ключевая идея «свободы желания» — дань живому человеку.