Георгий Санников - Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Я расположился спиной к «Филину» за соседним столом, имея возможность слышать разговор и видеть его в большом боковом зеркале. Не буду вдаваться в детали, но, соединив мои личные впечатления от увиденного и услышанного с полученной вскоре некоторой дополнительной информацией о частной жизни «Филина», мы кардинально изменили направление нашей работы. Так что полученная от Евгения Изотовича поддержка была правильной, или, как у нас говорили, оперативно грамотной.

Разработка вступила в завершающую фазу. Состоялась вербовочная беседа. Наш помощник сумел привлечь «Филина» к сотрудничеству с нами на материальной основе, то есть за денежное вознаграждение, размер которого зависел от ценности информации. Но при этом «Филин» поставил ряд условий. Центр проанализировал материалы дела и… отказался от такой, казалось бы, привлекательной и интересной разработки…

В кабинете Шишкина собралось несколько человек из числа моих руководителей, был приглашен и я. Я так и не понял до конца причины отказа Москвы, о чем заявил открыто. Все присутствовавшие с удивлением воззрились на меня, когда я попросил высокое руководство в лице Евгения Изотовича как-то объяснить мне, чем вызвано отрицательное решение Центра. Они буквально «зашикали» на меня:

— Ты что, Георгий! Это же решение Центра. В Службе не принято обсуждать решения Центра.

И все же я попытался это сделать и неожиданно вновь получил поддержку Евгения Изотовича:

— А я полагаю, пусть Георгий изложит и свои соображения. Не будем его ограничивать ни во времени, ни в содержании оценок и высказываний.

Все замолчали, уважая высокое начальственное положение нашего общего руководителя. Я говорил долго и напористо. Пытался аргументировать свою точку зрения, ибо в этом кабинете хозяином был наш общий шеф — Шишкин.

Когда я закончил, Евгений Изотович удовлетворенно сказал, что я высказался правильно и обоснованно. Причины отрицательного решения Центра ему известны, но называть их он не имеет права.

— Центр прав, ему виднее. А ты, Георгий, молодец, умеешь отстаивать свою точку зрения.

Приезжавшие в Республику ответственные работники ЦК, Совмина, МИДа, других государственных учреждений часто по просьбе посла выступали перед дипломатическим составом. Как правило, это происходило утром, во время наших ежедневных оперативок. Гости рассказывали о новостях в Союзе, достижениях их ведомств или направлениях работы курируемых ими учреждений, о положении в промышленности и сельском хозяйстве. То есть — как и чем живет наш народ. Встречался таким же образом с дипломатами и наш министр Андрей Андреевич Громыко. Он хорошо разбирался в сложных перипетиях германской проблематики и чаще других стран социалистического содружества посещал Берлин. Наверное, подчеркивая тем самым особую роль ГДР как форпоста социализма в Европе. Именно здесь проходила граница между Востоком и Западом, здесь противостояли друг другу мощные военные группировки стран НАТО и Варшавского договора. Да и сам Берлин, рассеченный на две половины мощной и высокой практически непреодолимой стеной с пулеметными вышками и особо охраняемой, создавал даже для посвященных в проблемы этого города впечатление напряженности и беспокойства. В общем, Андрей Андреевич проявлял особый интерес к Берлину. Во время своих визитов министр почти всегда встречался с дипсоставом. На одной из таких встреч он, как бы в заключение, подчеркнул то огромное значение, которое придают наши партия и правительство решению германского вопроса и роли Республики в этом. Что не случайно здесь находится наша самая мощная военная группировка — Группа советских войск в Германии — и уходить отсюда мы не собираемся. Что мы и в дальнейшем будем оказывать нашим немецким друзьям любую помощь в вопросах социалистического строительства, что главное — здесь наш штык и, пока он стоит здесь, опасность реставрации капитализма нам не угрожает. А штык наш будет стоять здесь вечно.

Я сидел рядом с руководителем западноберлинской группы посольства Виктором Белецким. Шепнул ему: «Витя, а ведь вечного в мире ничего не бывает». Он в ответ согласно кивнул. Как всегда с присущим ему в подобных ситуациях несколько мрачным видом.

В помещении бюро ТАСС в Западном Берлине советская сторона давала прием. Приглашенных было около сотни. Присутствовали почти все представители газет, журналов, ведущие журналисты западных СМИ, работавшие в этом городе. Несколько человек приехали из Бонна, в том числе известный журналист социал-демократического толка Штельтцер. Сын того самого старика Штель-тцера [65]— друга Вилли Брандта. Все наши журналисты, аккредитованные как в Западном Берлине, так и в столице ГДР — Восточном Берлине.

Было шумно и весело. Журналистская братия всегда и везде чувствует и ведет себя свободно. Народ пронырливый и знающий. За словом в карман не полезет. Прием проходил в фуршетном варианте. Немцы любят такие мероприятия — всегда много спиртного и хорошей русской закуски.

Я беседовал с кем-то из немецких журналистов. Народ уже слегка повеселел, о чем свидетельствовал все усиливающийся гул голосов, временами смех. Рядом в компании нескольких наших журналистов Штельтцер-младший что-то оживленно рассказывал. Лицо его раскраснелось. Было заметно, что он уже прилично выпил. Я прислушался. Штельтцер делился своими впечатлениями о недавней поездке в Москву. Неожиданно я уловил несколько критических замечаний в адрес наших столичных порядков. К сожалению, Штельтцер был прав. Разговор все больше приобретал политическую окраску. Речь пошла об исторических корнях коммунистического движения в России. Совершенно неожиданно, говоря о расколе социал-демократов и о разделении РСДРП на большевиков и меньшевиков, Штельтцер четко произнес: «Лично для меня самый хороший большевик — это тот, который висит на фонарном столбе».

Не ожидая реакции споривших с ним наших товарищей, которые после этих слов немца сразу же замолчали, я повернулся к нему и сказал: «Жаль, что не я здесь хозяин приема, иначе я, как коммунист, вы-то хорошо знаете, что это синоним большевика, — велел бы выбросить вас отсюда вон!» Лицо Штельтцера покраснело еще больше, и он начал оправдываться, понимая, что поступил не только бестактно, но и оскорбительно по отношению ко всем здесь присутствующим нашим товарищам. К сожалению, никто из стоявших рядом не поддержал мое пусть и грубое, но справедливое замечание подвыпившему немецкому журналисту. Все продолжали «тихо» улыбаться. Я резко повернулся и демонстративно, не слушая объяснений Штельтцера, отошел в дальний угол, где хозяин приема угощал западных коллег. Штелтцер остался стоять один и вскоре исчез из моего поля зрения. Наверное, ушел. Больше я его ни на одном нашем приеме не видел.