Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Итак, борьба до конца, до последнего дыхания. Собери всю свою волю, всю энергию, но сделай то, что задумала! Не бойся, не осудят тебя ни дети, ни ученики твои, потому что сделаешь это ради торжества общих идеалов, а не в своих корыстных интересах. Обывательские пересуды? Тебе ли бояться их!

Чтобы иметь возможность бороться и побеждать в жизни, надо научиться бороться и побеждать что-то в себе. Побеждать во имя общих целей, общих интересов.

Как будто нарочно, чтобы облегчить мне сделать решающий шаг, пришло письмо от Светланы с Урала. В нём она сообщила, что собирается ехать на курорт, и просила подомовничать с её дочками — ученицами 4-го класса.

«Вот и причина уехать из дому, уйти от всего, что сковывало волю, мешало чувствовать себя свободной», — обрадовалась я.

Никогда ещё я не собиралась в дорогу так, как в этот раз, собиралась надолго, навсегда. Отбирала самое необходимое, что возьму с собой сейчас, а что потом, когда приеду сниматься с партийного и паспортного учёта.

Сборов этих я не скрывала ни от мужа, ни от детей, но только дети знали, что решила уехать совсем. Пётр же ни о чём не догадывался. «Сообщу тогда, когда приеду», — решила я.

— Мама, сгинем ведь мы без тебя, — не раз повторял Володя, ученик 8-го класса, наблюдая за моими сборами, а Толя молчал.

— Мальчики, вы же большие. Неужели не сможете прожить без меня? — убеждала я сыновей.

— Не приживём, мама, вот увидишь, сгинем.

Вова положительно не мог представить себе жизни без меня.

Толя уже чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы говорить такие слова, но в глубине души, видимо, и он понимал, как отразится на благополучии семьи моё отсутствие, и потому молчал. Он не просил меня отказаться от своего решения уехать, видел, как трудно я переношу общественную бездеятельность, как тяжела и ненавистна стала мне работа только в своём личном хозяйстве, но в то же время, верно, и не одобрял стремления уйти от неё, понимая, что они питаются главным образом за счёт этого труда, что им будет куда хуже, если не будет коровы, от которой молоко и навоз, огорода с помидорами, огурцами, и картошкой.

Пётр проводил меня до автобуса, помог донести вещи и попрощался со мной.

«Ох, ты, и не знаешь, что уезжаю с мыслью не возвращаться», — подумалось мне с какой-то даже жалостью, но в то же время и неприязнью к этому человеку, толкнувшего меня на отчаянный шаг своим нежеланием понять меня, старанием закрепить в роли домашней работницы, ставшего мне совсем чужим за последнее время. — Как-то бы ты сейчас вёл себя, если бы знал всё?»

Вторая мысль, с которой я уезжала — побывать в Москве и обязательно дойти до ЦК. Никак не могла я примириться с безнаказанностью действий 1 го секретаря Райкома Соловьева и по отношению к Тамаре Андряановне, и по отношению ко мне, потому что действия эти противоречили программе и Уставу нашей партии, всему тому, чему учил В.И. Ленин.

Эту мысль я не скрывала и от Петра.

— Ты сначала побывай в «Правде», не сразу в ЦК, — посоветовал муж на дорогу.

Ехать на курорт Светлана раздумала, и я без задержки махнула в Москву.

И вот я в приёмной редакции «Правда». Пожилая женщина с крашеными в чёрный цвет волосами и такими же крашеными, только в красный цвет, губами приняла письмо и прочитала его.

— Мы снова перешлем это письмо в Обком, — недовольная моей настойчивостью (это было не первое письмо в «Правду», как и указывала я в том, что подала лично). — Вы своих ошибок не хотите признать, а пишете.

«Вот как сообщали им!» — сразу подумалось мне.

— Так почему же, если я делаю ошибки, не поставят вопрос о них на собрании первичной парторганизации? Почему боятся появиться там? Три раза были из Обкома по моему делу и ни разу не собрали партийного собрания. Рядовые-то коммунисты ведь лучше знают меня.

— «Правда» не занимается делами отдельных коммунистов.

— Значит, секретарю Райкома можно делать всё, что угодно, и не нести за это никакой ответственности?

— Я уже сказала вам, что делами отдельных коммунистов «Правда» не занимается, — сухо повторила женщина, сидящая передо мной.

Ком обиды подкатил к горлу.

— Значит, в «Правде» мне правды не найти. Ну что же, придется обратиться в Комитет Партконтроля при ЦК.

— Обращайтесь. Дело ваше.

— Адрес вы можете сказать, как туда попасть?

— Площадь Ногина, Старая площадь, 6. — А где это?

— Я вам сказала всё.

«Ладно. Шут с тобой, найду и без тебя», — подумала я про себя и вышла из кабинета.

Итак, площадь Ногина, Старая площадь, 6.

После длительных расспросов нахожу, наконец, нужный дом на Старой площади — Центральный Комитет КПСС. Сейчас разыскать здесь Комитет партконтроля, но сначала приёмную ЦК.

— Мне нужно попасть в Комитет Партийного Контроля, — говорю я в приёмной.

— Звоните по телефону.

Из окошечка протягивается рука с бумажкой, на которой обозначен номер нужного телефона. Звоню.

— Это Комитет партконтроля? Мне нужно как-то попасть к вам.

— По какому делу?

— У меня жалоба на неправильные действия Райкома и Обкома.

— По отношению к вам?

— Нет, не только по отношению ко мне, хотя и ко мне тоже.

— Вы откуда?

— Из Удмуртии.

— По Удмуртии у нас Белых Зинаида Васильевна. Вот к ней и звоните.

Звоню. Договариваемся о встрече. Она сообщает, как пройти к ней.

И вот я в вестибюле Комитета Партийного Контроля. Ковровая дорожка стелется по паркетному полу. Пусто. Тишина. Неяркое освещение.

В назначенное время я в кабинете у Белых. Она приветливо поднимается мне навстречу, здоровается за руку и усаживает к столу.

— Так по какому делу?

— А вот почитайте.

Я подаю ей заявление. Она внимательно читает его.

— Что вы ещё можете добавить к тому, что написано здесь?

И я начинаю говорить. Рассказываю обо всём. На время замолкаю: жду её вопросов. Потом, вспоминаю что-то, снова начинаю говорить. Вот начала рассказывать, прервав Белых, и сразу остановилась: ну, как рассердится? Сколько раз мне назидательно говорили начальствующим тоном: «Вы сначала нас выслушайте!» А тут: «Говорите, говорите. Всё, что есть на душе, всё говорите».

Такое радовало. Я даю ей почитать статьи, вырезанные из районной газеты «Победа», в которых расписывалась и восхвалялась моя пропагандистская и рабкоровская работа.

Показала и открытки, которыми так настойчиво вызывалась я к невропатологу Зорину в Красногорское «для проверки психики».

— Ведь это издевательство надо мной. Вся моя жизнь отдана партийному делу. За что же ко мне такое отношение? Обидно.

Я заплакала. Сказалось напряжение последних дней.

— Ну, конечно обидно, — согласилась Белых, успокаивая меня.

Она расспросила меня о семье, о детях.